Чрез три дня роту подняли по тревоге. Было раннее утро. Накануне выпал снег. Много снега. Очень хотелось праздника, хотелось Нового года.
Я наматывал портянки на опухшие ноги. После четырех дней полевых занятий, когда каждое утро приходилось напяливать непросушившуюся обувь, мозоли воспалились. Ноги сильно отекли. Левую я запихивал в сапог. Рядом стоял Фиронов и крыл меня за то, что я медленно одеваюсь. Потряс с Сеней в третий раз занавешивали окно одеялом, производя светомаскировку. Когда одеяло свалилось опять, Фиронов пошел орать на них. Так началось трехсуточное комплексное занятие.
Рота в полной темноте отошла от городка на несколько сотен метров и получила приказ оборудовать опорный пункт.
Я копал окоп для стрельбы лежа. Мерзлая земля не по, подавалась, удалось только расчистить место от снега. Три командира отделения прохаживались сзади взвода и ругали нас за бесплодность, усилий. Фиронов стоял за командирами отделений. Он материл их за то, что у них необученные подчиненные. Когда отведенное время вышло, я успел выдолбить только небольшую ямку. Рядом занимал оборону Процен. Ему место для окопа комод указал прямо в ложбинке. Она была засыпана снегом. Процен выскреб снег, из него же вылепил бруствер и все время, пока я пыхтел и тужился, втихаря курил и хихикал.
За спиной появился комод Черышев:
- Вы что здесь изображаете? Это что, окоп, да? Вы что, издеваетесь? Вот, посмотрите, окоп вашего соседа справа. А вы... Да вас сразу же убьют! или вы уклоняетесь, а?
- Вот дурак, - я думал, что сказал это про себя, а получилось, что вслух.
- Что?! Что?! Да вы что, товарищ курсант! Вы у меня под суд пойдете! Я вас Я вам... Один наряд вне очереди!
- Есть.
- Вы! Вы!.. - надувался комод.
- Ота, ко мне! - раздался спасительный голос Майера.
Мы с радостью побросали окопы и выстроились в очередь за завтраком с полевой кухни раздавали перловку, чай и хлеб с маслом. Пока стояли за чаем, перловка в котелке покрылась толстой пленкой холодного жира. Масло замерзло. Найдя Потряса, я примостился с ним у пенька и ел хлеб. Перловку цеплял на кончик ложки, чтобы не чувствовать ее вкуса. С маслом было сложнее. Намазать его на хлеб было невозможно. Мы оба выложили масляные кругляки на пень и с вожделением на них смотрели.
- Ота, закончить пием пищи.
А мы только его начали.
- Ссуки! - сказал я безадресно.
Потряс сунул масло в рот, залил это дело еще тёплым чаем. Мне пришлось сделать то же самое. Кашу из котелков мы выскребли на снег и побежали строиться.
Весь день оборонялись и наступали, наступали и оборонялись. На обед дали полчаса. Когда взвод добрался до раздачи, прозвучала команда:
- Закончить пием пиши!
Сначала зароптал хором четвертый взвод, потом пятый. У раздачи вырос Майер:
- Что такое, Фионов?
- Так... Товарищ капитан, мы только до раздачи дошли!
- Даю еще пятнадцать минут, - сморщился ротный.
- Разрешите тридцать?
- Товаищ сежант, вы мне вопрос задали?
- Никак нет, - замкомвзвод немного оторопел, но пришел в себя, - А разрешите тридцать минут?
- Пятнадцать, Фионов. Опаздываем с началом занятий.
Мы еще успели пообедать, пережевывая пищу. Пятый взвод поглощал обед на ходу.
Рота снова отправилась воевать. Так прошел день. Все время мы куда-то опаздывали, поэтому много бегали, но ни разу никуда не успели. На ужин была перловка.
Потом мы опять двигались, останавливались, окапывались. В первом часу ночи батальон построился на опушке леса. Комбат вызвал к себе командиров рот. На стоячем совещании было принято решение: не ночевать в поле, а возвращаться в казармы.
Это было новой пыткой. Ноги отказывались ходить, я был готов упасть и заснуть тут же, а вот подите ж вы, надо было еще идти пехом больше часа. Я думал так, потому что не знал тогда, что такое ночевка зимой в поле...
Следующий день полностью повторил день предыдущий. Только в поле из роты вышли уже не все. Дюжина человек была оставлена ротным в казарме. Их ноги требовали лечения. Когда Майер в шесть утра выводил из строя нуждающихся в медицинской помощи, я чувствовал отупляющую боль в ногах. Это подкатившее снизу отупение помогло мне не выйти из строя.
Поздно вечером батальон вытянулся в колонну И пошел маршем в городок Я плелся в хвосте взвода. Сначала с меня сняли вещмешок, потом ОЗК, потом каску. Когда я терял равновесие и мог упасть, Потряс хватал меня за ремень.
- Длинный, ну-ка вперед! - орал он мне в ухо и тащил за собой.
Он выволок меня в голову колонны и пошел рядом, приговаривая:
- Давай, Длинный, давай! Немного осталось. Здесь и идти полегче.
Чуть сзади шли Майер и Браток. Они на какое-то время замолчали, когда увидели меня и Сашку не в строю взвода, а потом снова заговорили о своем.
Впереди маячил хвост первой роты. Там появился самосвал. В кузов кого-то загружали. Я с тоской смотрел на эту колымагу и с удовольствием бы перелез через ее борт. Но в "ЗИЛ" загружали тела тех, кто уже не мог идти. Я не считал себя телом.
- Ота, песню запе - вай!
Взвода заблеяли.
- Тставить! - прокричал сзади ротный и через несколько шагов повторил, - Ота, песню запе - вай!
Рота исполнила мычание со вздохами.
- Тставить песню! Ота, бегом - маш!
Мы побежали. Первый взвод бежал медленно, но я и Сашка бежали еще медленней. Мы приняли влево и оказались в хвосте колонны. Здесь изображали бег еще с десяток калек наша команда все больше отставала от замыкающего взвода. Майер появился на обочине явно в ожидании «обоза».
- Стой! - прекратил он наши телодвижения.
Подъехал самосвал. Из кабины вылез сияющий Браток. Командир роты пересчитал нас по головам, переписал фамилии и назначил старшего. Он привычно криво улыбался.
- Товаищи кусанты, в ближайшие дни вы напишете апота об отчислении. Вы - отбосы, которые не смогут здесь учиться. Отбосы не нужны амии.
- К машине! По местам! - Ласково пропел Браток.
- Давай лезь, Длинный. Я пешком, - толкнул Сашка.
- Куда, браток, а? - Гласов цапнул его за рукав шинели.- Не хочешь быть отбросом?
- Отпусти этого, - вмешался Майер. - Ладно, пусть лезет. Потгясов выпыгнеш со мной.
Я вцепился в борт, вскарабкался на колесо и заглянул в кузов. Меня осенило: этот «ЗИЛ» обычно вывозил баки с жидкими отходами из столовой. Содержимое баков расплескивалось. Кузов был покрыт ровным слоем вонючей жижи. Я забыл про стёртые ноги и попытался спрыгнуть. Но зад мой во что-то упёрся. Что-то оказалось пятерней Братка.
- Вперёд, родной, вперёд! - запихнул он меня в машину.
Я сполз грудью по борту и погрузил руки в подливку. Себя надо было спасать. Сняв с головы вещевой мешок, я бросил его на пол и сел сверху. Машина поехала на встречу третьей роте. В ее хвосте колымага вобрала в себя последнюю порцию доходяг и двинулась в лагерь. Те, кто ничего не подложил под себя, догадались о своей ошибке, проскользив на заднице по днищу. В первой и третьей ротах калечных было меньше, чем в нашей. Наверное, они не пели песен. Проежали мимо второй роты. Машина остановилась, Потряс ехал стоя, держась за борт,- выпрыгнул. Хлопнула дверца кабины. Это спрыгнул Майер. Я с завистью думал о тех, кто сейчас шел в строю. Мне хотелось быть вместе с ними. Вместо этого я пригнул голову, думая, что меня могут заметить. В кромешной темноте осенней ночи это было совершенно лишнее.
Скоро показался лагерь. Браток высадил нас и развел по ротам. Всех своих он построил перед входом в казарму и вдохновенно завелся:
- Нафикеемать, братки. В чем дело? Вы что, Родину не любите? А? Тогда что за внешний вид? Почему от вас воняет? Нет вы ответьте мне: почему от вас воняет? А, молчите! Тогда я вам скажу, нафикеемать! Потому что вы уеплеты!
На крыльцо вышел Толстый.
- Старшина, этих уеплетов на подвиг! Прямо сейчас! Табуреты строить! Говно - ровнять! И к утру они должны быть постираны!
Из туалета вернулись через час после отбоя. Я постирал вещевой мешок, подшился, почистил сапоги и разбудил старшину. Толстый смотрел на меня с явным сомнением:
- Ты ведь не стирался, мужик?
- Так точно.
Он вывел меня на свет:
- Ладно ты чистый...Иди спать.
Роту подняли в пять часов. Все повторилось еще раз: суета и светомаскировка. Меня вызвали к командиру роты. Он собрал вчерашнюю гоп-команду и объявил, что применит нас по прямому назначению: для чистки сортира и мытья полов. Из семнадцати человек сформировали два наряда.
Один по роте, а другой по столовой. Я попал в столовую. Еще ротный приказал переобуться в чулки от ОЗК, а сам ушел с ротой на занятия. Спустя пять минут из канцелярии выполз заспанный Браток. Он ходил, завернутый в одеяло, ржал, выкрикивал нафикеемати и брызгал слюной. Это продолжалось до тех пор, пока не появился старшина. Толстый объяснил ему, что такую форму одежды придумал командир роты.
- Тьфу! - сказал Браток - Служба завалена на корню! - и ушел в канцелярию.
Вечером «ЗИЛ» привез еще человек двадцать. Завтра мы уезжали в город. В батальоне сорок с лишним человек ходили в резиновых ботфортах. Они были выше колена и привязывались веревочками к ремням. Со стороны забавно было смотреть, как эти воины, плетущиеся сзади строя, выполняли команду «Строевым шагом марш». В училище такая команда подавалась часто. Я от души смеялся над ними. Внутри роты доходяг не трогали. Прошло две недели, и я снова мог носить сапоги. Фиронов сразу поставил меня в наряд. А я надеялся, что комод про меня забыл.
После полевого выхода никто из роты не написал рапорт на отчисление. На одном из построений Майер выразил по этому поводу сдержанное удивление.
