Вечером капитан вызвал к себе командиров взводов и приказал им выдвинуть за ров по одному отделению. Курсанты там должны встречать и направлять в обход своих окопов всех, кто будет идти от леса.
- Всех в обход! - сказал капитан. - В разговоры ни с кем из них не вступать! Бойцам и командирам объяснять, что переформировочный пункт и госпиталь, куда они направляются с фронта, находится в четырех километрах правее и сзади нас.
В четвертый взвод капитан пришел почти вслед за Алексеем и, не спускаясь в окоп, долго стоял молча, не то вслушиваясь, не то вглядываясь в то, что смутно проступало впереди рва. Выло тихо. Луна взошла задернутая желто-коричневой пеленой, и стало еще тягостнее и тревожнее от ее мутно-бутылочного света и оттого, что в деревне начали кричать еле слышными подземельными голосами петухи, - в погребах, видно, сидели. Алексей стоял в шаге от капитана, непроизвольно вытягиваясь в струнку, и, не глядя на него, капитан сказал:
- Бросьте тянуться, Ястребов! Вы не на экзамене... Кстати, что вам говорил о фронте... красноармеец Переверзев?
Пачка "Беломорканала" слежалась лепешкой, и Алексей никак не мог ухватить сплюснутый мундштук папиросы. Он хотел предложить капитану папиросу, но не сделал этого и закурил без его разрешения. Он молчал, затягиваясь до тошнотворной рези в груди, и тогда капитан спросил еще:
- Курсанты все слышали?
- Все, - сказал Алексей. - Генерал-майор...
- Хорошо, - перебил капитан. - Объясни, пожалуйста, взводу, что это был не генерал, а боец... Контуженый. Установил это я сам. -Понимаешь?
- Я все понял, - негромко сказал Алексей, с какой-то обновленной преданностью глядя в глаза Рюмина.
- Обстановка не ясна, Алексей Алексеевич, - неожиданно и просто сказал капитан. - Кажется, на нашем направлении прорван фронт...
И все тем же, немного не своим и немного не военным тоном капитан сказал, что ночью за ров пойдет разведка и что от штаба ополченского полка должны тянуть сюда связь и должны подойти соседи слева и справа. Ушел Рюмин тоже не по-своему - он не приказал, а посоветовал выставить за кладбищем усиленный пост, порывисто сжал руку Алексею и легонько толкнул его к окопу.
До полночи от невидимого леса, мимо деревни прошли два батальона рассеянной пехоты, проехали несколько всадников и три повозки. Все это двигалось в сторону, где, по словам капитана Рюмина, находился переформировочный пункт: отступающие наталкивались в поле на посты курсантов, забирали вправо, и рядом с ними по полю волочились длинные четкие тени. Все это время Алексей был в окопе с дежурным отделением, и, когда скрылись повозки и поле очистилось от их копнообразных теней, он решил ничего не говорить курсантам о красноармейце, выдавшем себя за генерала. К чему? Теперь и без контуженых все было ясно...
В половине третьего из-за рва возвратились наряды, а ровно в пять капитан отдал приказ привести взводы в боевую готовность. "Наверное, вернулась разведка!" - подумал Алексей, и с него мгновенно слетела та продрогло-цепенящая усталость, которая обволакивает человека в зимнюю бессонную ночь. Почти бессознательно он надел каску, затянул на одну дырочку поясной ремень и только после этого распорядился поднять по тревоге остальные отделения, отдыхающие в крайних избах.
Еще днем курсанты плотно утоптали и приноровили к собственному характеру и к оружию свои места в окопе, - тогда каждый был друг от друга на расстоянии в полметра. Теперь же все пятьдесят два человека образовали слитную извилистую шеренгу и, толкаясь локтями и гремя винтовками, не думали разойтись попросторнее. Может, каски, а может, лунный полусвет делали курсантов противоестественно высокими и обманчиво загадочными. Они повозились и разом затихли, обернув стволы винтовок в стылую сумеречь рва и поля. В деревне в это время начали дымиться трубы - украдкой, через две-три хаты, и в окопах запахло хвоей, жареным луком и картошкой. Как удар, Алексей ощутил вдруг мучительное чувство родства, жалости и близости ко всему, что было вокруг и рядом, и, стыдясь больно навернувшихся слез, он крикнул исступленно, с непонятной обидой и злостью ко всему тому, над чем только что чуть не плакал:
- Рассредоточиться, черт возьми! Всем по своим местам!!
Команда была выполнена немедленно и молча, и в чуткой предутренней тишине из погребов опять пробились петушиные голоса. Кто-то из курсантов сказал мечтательно, в сладком молодом потяге:
- Сейчас бы кваску покислей да... рукавичку потесней! А-ахх! - И вокруг озорно и сочувственно засмеялись.
За деревней помаленьку светлело небо, и в той его части розово мигали и гасли звезды. У сепараторного пункта стали проглядываться верхушки осин. Повернув кудлатые головы к ветру, на них сидели вороны, и в улицу падал их резкий простылый крик, - наступало утро. Алексей изо всех сил боролся с дремотой, и было невозможно унять мелкую трепетную дрожь мышц, и поминутно надо было ходить по малой нужде. Он стоял спиной ко рву, когда несколько курсантов разнобойно крикнули: "Стой, кто идет?" От пролаза во рву к окопу не спеша шел широкий приземистый человек в хитро надетой шапке - один ушной клапан был опущен, а другой поднят вверх, и винтовку человек нес по-охотничьи, стволом в землю, и было ясно, что это свой, и окликали его для порядка, о чем он, видно, хорошо знал, потому что не останавливался и не отзывался. Подойдя к брустверу и оглядев окоп, красноармеец напевно сказал:
- Ну во-от. Не шибко прилаживался, а хорошо попал. Пер-пер по этой вашей канаве, а тут гляжу - маковка церковная...
Он выглядел за сорок - возраст, на взгляд курсантов, уже стариковский, и у него было поранено ухо, темневшее комком запекшейся крови. Он сел в окопе у ног Алексея на свою противогазную сумку, и она даже не поморщилась под ним - до такой степени оказалась набитой каким-то солдатским хозяйством. Его никто ни о чем не спрашивал, и он сам сказал о своем ухе: 1
- Прикроешь шапкой - и сразу нудить начинает. А на холоде вроде ничего...
- Перевязать надо, - морщась, сказал Алексей. - Чем это вас?
- Осколком. Как перепел: фрр - и ни его, ни уха. Даже не почуял.
Он улыбнулся, но как-то больно, одной стороной лица, и помкомвзвода спросил тогда:
- У вас командиром дивизии был не генерал-майор Переверзев?
- Этого не знаю, брат, - ответил боец. - С начальством я знаком мало. А что?
- Товарищ генерал на полсуток пораньше тебя переправился тут, - баском сказал кто-то из курсантов.
- Ну, большой меньшего в таких делах не дожидается, - назидательно рассудил боец. - Что ему: голова на плечах, шапка небось нахлобучена на оба уха...
- Он в красноармейской пилотке... и в шинели без петлиц, - опять сказал тот же курсант, но уже с особой интонацией в голосе.
- Да ну? - бесстрастно, для вида, удивился раненый. И, помолчав, добавил: - Выходит, недавно человек ослеп, а уже ничего не видит,.. Нас там хотя и полегла тьма, но живых-то еще больше осталось! Вот и блуждаем теперь... А он вроде того мужика - воз под горой лежит, зато вожжи в руках...
- Ну, вот что, нечего тут, - растерянно сказал Алексей. - Кончай разговоры. Всем по местам!
Курсанты снова четко и молча выполнили приказание, а боец, только теперь разглядев кубари Алексея, начал было привставать с сумки, но раздумал и больно улыбнулся одной стороной лица.
- Тут горе вот какое, товарищ командир, - виновато заговорил он, косясь на нишу, где синели бутылки с бензином. - Ведь танку в лоб не проймешь такой поллитрой! Тут надо ждать, покуда она репицу свою подставит тебе... Мотор там у нее спрятан, вот штука-то! А тогда уже поздно бывает - окопы распаханы, люди размяты... Что делать-то будем, а?
- Вы давайте в госпиталь! Это вон в том направлении, - строго сказал Алексей и зачем-то загородил собой нишу.
- А может, мне у вас остаться? - спросил боец. - Ухо мое и без докторов присохнет.
- Давайте в госпиталь! - повторил Алексей. - У нас вам оставаться нельзя. Мы... - и не сказал, что хотел.
Боец насмешливо оглядел его с ног до головы, встал и разом вскинул на плечи винтовку и сумку.
- Ну что ж... Тогда пошли, кургузка, недалеко до Курска, семь верст отъехали, семьсот ехать! - стихом проговорил он и умеючи вылез из окопа.
В девятом часу к четвертому взводу - тоже, видать, на церковную маковку - от леса петляючи и осторожно поползли два грязно-серых броневика. Еще на середине поля они немного разъехались в стороны, и к деревне беззвучно и медленно потянулись от них разноцветные фосфоресцирующие трассы. Пули воробьиной стаей прочирикали над окопом, и потом уже долетел слитный стрекот пулеметов и стал натужнее вой моторов, - броневики на малых скоростях закружили на месте.
Алексей не спеша обнажил пистолет и перестал дышать. Вот они, немцы! Настоящие, живые, а не нарисованные на полигонных щитах!.. Ему было известно о них все, что писалось в газетах и передавалось по радио, но сердце упрямилось до конца поверить в тупую звериную жестокость этих самых фашистов; он не мог заставить себя думать о них иначе как о людях, которых он знал или не знал - безразлично. Но какие же эти. Какие? И что сейчас надо сделать? Подать команду стрелять? "Нет, сначала я сам. Надо все сперва самому... "
С локтя, в напряженном ожидании какого-то таинства, Алексей дважды выстрелил из пистолета в тупое рыло одного и второго броневика, и сразу же взвод ахнул залпом, а дальше выстрелы посыпались в самозабвенной торопливой ярости, и Алексей опять начал прицельно бить - раз по одному броневику, раз - по второму. Не отвечая, броневики развернулись и помчались к лесу.
И только тогда Алексей понял, что стрелять было нельзя, и поглядел вдоль окопа. У курсантов возбужденно блестели под касками глаза; они молча и спешно наполняли магазины патронами.
- Вот врезали! Правда, товарищ лейтенант? - У помкомвзвода блестели зубы и трепетали ноздри.
- Сейчас нам капитан не так за это врежет, - сказал Алексей, заглядывая в ствол теплого пистолета. -
Это ж разведчики были, а мы обнаружили себя раньше времени.
- Ну и черт с ними! Пускай знают!
- Что "знают"? - невольно входя в роль капитана, спросил Алексей.
- А все! - вызывающе сказал помкомвзвода. - Подумаешь! Пускай знают! Не прятаться же нам в скирды! Пускай знают!
Алексей помолчал и сказал:
- Ну пускай. Давай хлопочи насчет кормежки людей. Десятый час уже.
Вскоре во взвод пришел политрук роты Анисимов - тихий сутуловатый человек с большими молящими глазами. Курсанты давно знали, что у него катар желудка, и всем казалось, что ему постоянно нехорошо и больно, и всем становилось легче и веселее, когда он кончал политинформацию и уходил. Как-то весной еще Анисимов сказал на политзанятиях, что Англия наконец-то потеряла свое былое мифическое значение на морях и океанах. Он произнес это неуверенно и смущенно, и с тех пор курсанты называли его "мифическим значением".
Анисимов неловко сполз в окоп и спросил почти жалобно:
- Ну что, Ястребов, не подбили?
Наверное, его мутило - сине-желтый был, а глаза черные, круглые, просящие участия. Виновато и сострадательно глядя в них, Алексей негромко сказал:
- Задымил один, товарищ политрук...
- Ага! Вы их бронебойно-зажигательными?
- Наполовину с простыми. А первый, по-моему, задымил... Точно.
- Ну, пусть знают!
Анисимов сообщил взводу о результатах ночной курсантской разведки - деревня, что впереди, занята противником. Он призвал кремлевцев к стойкости и сказал, что из тыла сюда тянут связь и подходят соседи.
