Глава 10. Первый караул
Это было ещё в десятом классе. В девять вечера в прихожей раздался звонок. Как не вовремя! Я только что расставил своих солдатиков и уже предвкушал ощущение первого выстрела. Вы знаете, о чём я говорю. О том удивительном ощущении волшебства, которого уже не будет после того, как этот выстрел раздастся. А после него останётся только чувство чего-то непоправимого, неправильного. И понимание того, что мир, окружающий тебя, вдруг изменился. В этот момент ты уже понимаешь, что сам, своими руками разрушаешь это волшебство, но руки сами собой всё равно тянутся к спусковому крючку. И ты ничего не можешь с этим поделать.
- Кого это там несёт? – С лёгким раздражением подумал я. Мои одноклассники частенько принимали участие в игрушечных баталиях. Пинский (Андрей Пименов) и Саня Кудрявцев были моими постоянными «супротивниками». Мы делили нашу игрушечную армию на три равные части и начинали воевать друг с другом. Периодически заключали друг с другом мирные договоры и уже с удвоенной силой набрасывались на своего общего врага. Но так воевать было не интересно. Объединившись, любого врага разбить было легко. А вот когда каждый был сам за себя, это было совсем другое дело!
Да, мои одноклассники часто приходили ко мне в гости, поиграть в солдатиков. И это было нашей маленькой тайной, успешно скрываемой нами от наших одноклассниц (они и так считали нас слишком маленькими для взрослых дел, зачем же было давать им лишний повод для насмешек?). Но сегодня вечером я никого в гости уже не ждал.
Вы скажете, что в десятом классе ваши сверстники, да и вы сами, играли уже совсем в другие игры. Что мне вам ответить? Это же вы и ваши сверстники! В моей жизни мне тоже встречались разные люди. Те, которые играли в солдатиков только в раннем детстве. Те, которые играли в них в десятом классе. И те, кто играл ими даже в более зрелом возрасте. И играет сейчас. Может быть, это не так важно, в каком возрасте и во что ты играешь? Главное, чтобы эти солдатики не были настоящими. А твои игры не были чересчур жестокими.
Я пошёл открывать дверь. Вы скажете, что я совсём уж зажрался?! И что на моём месте любой бы умер от счастья. Ну, по крайней мере, обрадовался бы, увидев трёх красивых девушек, стоявших на лестничной клетке. Увы, к сожалению, каждый из нас находится на своём месте. И каждый из нас радуется чему-то своему.
Нет, я не обрадовался при виде соседки по парте Ленки Ульяновой и ещё двух своих одноклассниц: Ирины Тихоновой и Татьяны Воздвиженской. Тем более что вместо традиционных на Востоке «Кар барэтан чеоураст» (как дела?) и «Сехатэ шома четоураст» (как ваше здоровье?) девчата были по-европейски лаконичны. Ну, просто до неприличия лаконичны.
- Мы от учебного сектора (комитета комсомола). Проверяем домашнее задание.
Это было что-то новенькое. В старших классах у меня домашнее задание даже родители не проверяли. И уж тем более, какой-то там учебный сектор! А девчата уже брали быка за рога. Точнее барана, за шкуру.
- Ты письменные (домашнее задание) уже сделал?
Что я мог им ответить? То, что раньше одиннадцати вечера я за уроки даже и не сажусь. Что у меня такой распорядок дня. И в моём домашнем задании даже конь не валялся. Это было правдой. Но дёрнула же меня нелёгкая, вместо этого ляпнуть эти два слова!
- Да, сделал. – И кто тянул меня за язык?!
- Показывай. – На полном автопилоте произнесла святая троица.
При этом они, даже не разуваясь, направились в мою комнату. Интересно, откуда это они узнали, что та комната моя? Я поплёлся за ними, судорожно пытаясь придумать, как мне выкрутиться из сложившейся ситуации. В голову ничего путного не лезло. Если бы только я знал польский язык, я бы непременно закричал во всё горло: «Пшэйсьце взбронёнэ» (проход воспрещён)! Но к великому своему сожалению, польского языка я не знал.
А тут ещё эти солдатики! Боже ж мой, солдатиками был уставлен весь пол моей комнаты! Как я о них забыл?! Девчата медленно повернулись в мою сторону. Глаза их светились искренним недоумением.
- А чьи это солдатики?
Чьи, чьи? Я начал судорожно соображать, на кого бы свалить права обладания этой чудесной армией солдатиков? Это было полным провалом! Теперь от насмешек в школе не спрячешься. Я оказался на грани полнейшего провала. Все: явки, встречи, шифры, кони, люди. Всё смешалось в моей голове. Но ответ пришёл сам собой. Словно озарение!
- Серёжкины. – Как только я не догадался раньше? Конечно же, Серёжкины! А чьи ещё они могли быть?
Серёжка был моим племянником. Недавно ему исполнилось целых полгода и в солдатиков играть он, чисто теоретически, уже, конечно же, мог. В одного солдатика. Но он обязательно бы потянул его в рот. И мог легко его проглотить. Поэтому, разумеется, никаких солдатиков ему никто бы в таком возрасте, не дал ни под каким предлогом. Но мои взрослые одноклассницы этого, естественно, не знали.
Глаза у них сразу же загорелись.
- А можно нам его посмотреть? – И не дожидаясь моего ответа, они направились в Серёжкину комнату. И откуда они только знали, где находится его комната?!
О домашнем задании они больше не вспоминали. Дальше были сюси-пуси и прочая ерунда. И неожиданное моё прозрение, что именно ради этого они вломились ко мне домой, а не ради какого-то никому не нужного домашнего задания. Всё встало на свои места. И с этим я уже мог справиться. Со словами, что ребёнка скоро нужно купать, кормить и укладывать спать (и откуда я только это знал?), я мягко, но довольно настойчиво выставил своих незваных гостей за дверь. Разумеется, я мог бы сказать им: «До видзэня» (до свидания) и «Жичэ пани щэнсьливэй дроги» (желаю вам счастливого пути), но я ведь не знал польского языка! Поэтому ограничился лишь тем, что практически вытолкал их на лестничную клетку. Закрыл за ними входную дверь. И только после этого вздохнул с облегчением.
Спасибо, Серёга. Даже в полгода ты уже прикрываешь своего дядьку. Спасибо, дорогой! Я с чувством благодарности подумал о своём племяннике и направился в свою комнату доигрывать очередное сражение своих солдат.
Да, как всё-таки славно иногда бывает жить на планете Земля. Я с лёгкой ностальгией вспомнил о своей комнате, в которой легко размещались все мои армии, ракетные установки, танки, машины и даже крепости. О своём секретере, в котором с трудом умещались мои тетрадки и учебники. Такие вещи начинаешь ценить, только потеряв. Ведь мы же никогда не ценим то, что имеем.
Моя новая планета была совсем другой. Она была больше Земли и меньше её одновременно. Она называлась Казармой. И на первом курсе я никак не мог понять её истинных размеров.
Моя рота (седьмая) располагалась на последнем этаже четырёхэтажного здания. Это классно размещаться на последнем этаже! Когда над тобою только звёзды и солнце. А всё остальное (включая восьмую и девятую роты) находится где-то там, внизу. Ты чувствуешь себя почти что небожителем. Почти что богом. Но богом, от которого давным-давно уже отвернулись все верующие. По крайней мере, один из них. Тот, которого все называют Комбатом.
От него нашей роте и ротному постоянно достаётся за то, что мы самыми последними выходим к месту построения. Но здесь ничего поделать нельзя. Такова карма всех подразделений, размещающихся на последних этажах. И такова карма их командиров. При одинаковой скорости движения к месту построения те, чей путь к этому месту длиннее, всегда проигрывают. Тут уж ничего не поделаешь.
Что рассказать вам о казарме. У входа размещались шкафы, в которых висели шинели, хранились вещмешки и ОЗК (общевойсковые защитные комплекты). Слева от входа находилась бытовая комната с сушилкой и «оружейка» (оружейная комната). Напротив входа – умывальная комната и туалет. Справа – ленинская комната и место дневального. Напротив дневального - каптёрка старшины роты. Далее два кубрика для личного состава. Канцелярия командира роты, небольшой спортивный городок. И запасной выход.
На первом этаже здания размещались кабинеты командира батальона, замполита батальона, комитет комсомола батальона и учебные классы. Самым необычным для меня с первых же дней стало практически полное отсутствие личного пространства. В тумбочке, которую мы делили с Сергеем Дёминым, можно было хранить только умывательные принадлежности (брились из нас тогда не многие), подшивочный материал, нитки, иголки (две иголки с намотанными на них чёрной и белой двойными нитками, длинной не менее 70 сантиметров, что размещались под подкладкой фуражки или пилотки – были неприкосновенным запасом). И сапожные щётки с обувным кремом на нижней полке. Вот и всё личное пространство! Нет, разумеется, в классах у нас ещё были полки в шкафах (примерно 30 на 40 сантиметров), на которых хранились учебники и тетрадки (и их было довольно много). Письма и личные вещи, которых было гораздо меньше (практически не было совсем) и которые находились там лишь до очередного прихода в класс командира взвода и последующей активизации работы командиров отделений по ликвидации наших «гадюшников».
И это было самым непривычным. Моё личное пространство враз уменьшилось до совершенно неприличных размеров. То, что ещё несколько месяцев назад с огромным трудом умещалось в моей комнате, и без чего мне казалось невозможно было обходиться, теперь без особых проблем умещалось на полке в учебном классе и в прикроватной тумбочке.
Да, моё личное пространство практически исчезло. Но зато внешний мир заметно расширился. У меня появились новые друзья. И новые привычки. Распорядок дня приобрёл чёткие границы и очертания. Подъём, зарядка, умывание, завтрак (строевые тренажи и тренировки по ЗОМП до завтрака и после обеда начались у нас немного позднее), учебные занятия. После обеда сампо (самостоятельная подготовка), спортивно-массовая (изредка культурно-массовая) работа. После ужина немного свободного времени. Вечерняя прогулка с пением песен, о которых ротный обычно говорил: «Этот стон у нас песней зовётся». Вечерняя поверка и отбой.
Первые две недели сентября всё свободное время (и даже в часы самоподготовки) шла подготовка к присяге. Мы разучивали текст присяги и сам ритуал её принятия. Отрабатывали строевые приёмы и тренировались в прохождении торжественным маршем.
Присягу нам выпало принимать в один из замечательных сентябрьских дней 1981 года. Разумеется, тринадцатого числа. Правда, не в пятницу тринадцатого, а в воскресенье. Всё было торжественно и очень красиво. Ко многим из нас приехали родители, сёстры и любимые девушки (ко мне только родители, сестра осталась дома с годовалым Серёнькой). И хотя после принятия присяги всем нам выписали увольнительные записки, первое своё увольнение я провел на скамейке у КПП-1. Прямо напротив комнаты посетителей.
До конца увольнения оставалось всего несколько часов. И всё это время мы провели в разговорах с родителями на какие-то совершенно абстрактные темы. Мне даже не хочется пересказывать вам их содержание. Ничего в них не было, в этих разговорах. Но тревога в глазах моих родителей, поселившаяся в них в последние месяцы, куда-то исчезла. Вместо неё в них появилось что-то новое. И мне показалось, что в этот день они мною гордились.
Мама привезла из дома целую сумку продуктов (или «мамонта», как тогда говорили мои однокурсники). Жареную курицу, блинчики с творогом, какую-то снедь. Я что-то ел, а мама внимательно и немного грустно смотрела на меня, словно пыталась меня запомнить. Отец при виде всего этого только загадочно улыбался.
Вечером наша казарма превратилась в продовольственный склад из какого-то фантастического фильма (в реальной жизни ни на одном продскладе не могло оказаться такого количества разносолов и деликатесов!). Продуктами были забиты все тумбочки, пакеты и сумки стояли даже под кроватями. Ротный с тоской смотрел на всю эту вакханалию. Григорий Николаевич Белянин был сильным человеком, но даже ему тяжело дался этот вечер.
На вечерней поверке он предупредил всех, что продукты, которые не будут съедены завтра на завтрак, будут выброшены. И демонстративно, при всех, поставил задачу командирам взводов завтра во время занятий проверить содержимое наших тумбочек.
Рота гудела всю ночь. Но не как встревоженный улей. А, как-то по доброму. Гудение было тихим и очень домашним. Из разных уголков казармы слышались лишь трудно различимые голоса.
- Игорёк, а ты попробуй ещё вот это.
- Олежек, рекомендую…
- А лучше вот это.
- Мужики, вы ещё это не пробовали…
- Ох, больше не могу.
- Больше не лезет.
Утром на построение рота вышла с неуставными пакетами и авоськами. Комбат, подполковник Тушин, морщился, но молчал. Безуспешно пытаясь внушить себе, что это всего лишь цунами, бороться с которым совершенно бесполезно. И которое нужно просто пережить.
Три мушкетёра батальона – наши ротные (капитаны Белянин, Павлов и Гаврилов) отдали распоряжения убрать пакеты внутрь строя. Им тоже было в тягость смотреть на своих махновцев. Но и они прекрасно понимали, что это последний день нашей вольницы.
Да, наш внешний мир начинал расширяться. Уже шестнадцатого сентября мы заступили в свой первый караул. В Ногинском учебном центре. Начальником караула был назначен наш командир взвода капитан Князев Валерий Иванович. Последние три дня мы усиленно изучали Устав гарнизонной и караульной службы. Зубрили, что такое пост и кто такой часовой? Обязанности часового и в чём заключается его неприкосновенность? Что запрещается часовому и табели своих постов с перечнем охраняемых объектов и номерами печатей, которыми они опечатаны.
Мы занимались на караульном городке отработкой различных ситуаций. Учились правильным действиям при смене постов и при нападении на посты разных диверсантов, смутно представляя при этом, как это «смело действовать штыком и прикладом»? К этому времени приказом по училищу были отданы курсанты, назначенные нести службу у Боевого знамени училища (на первом посту) в Москве и охранять склады боеприпасов в НУЦе (Ногинском учебном центре). Я оказался в их числе.
Шестнадцатого сентября после обеда мы получили в оружейной комнате автоматы со штык-ножами, боеприпасы. Снарядили магазины патронами. И убыли к автопарку. Затем на ЛАЗе (автобусе Львовского автозавода) выехали в Ногинск. Боже, как же классно было в этом автобусе?! Уже через пару минут мы начали пригреваться и улетать в нирвану. На третьей минуте все мы (кроме нашего командира взвода, разумеется) сладко-сладко спали.
Первый караул запомнился тем, что мы всю ночь бегали. Бегали на улицу и на посты. Называлось это по-взрослому и очень серьёзно «вводными». И основных вводных было всего две: это нападение на пост и нападение на караульное помещение.
В первом случае, бодрствующая смена убывала для отражения нападения на пост, подвергшийся нападению (и на усиление других постов), отдыхающая смена занимала оборону внутри караульного помещения. Во втором, бодрствующая смена занимала оборону снаружи караульного помещения, а отдыхающая – снова внутри. Как вы уже догадались, самое классное было оказаться в составе именно отдыхающей смены. Я, конечно же, могу сказать вам, что работать всегда лучше, чем отдыхать. Но вы мне не верьте! Ведь я тоже могу ошибаться. Что и делаю довольно часто.
И всё-таки оказаться во время отработки вводных в составе отдыхающей смены было гораздо лучше. Нужно было вскочить с топчана, на котором ты отдыхал (можно было не одеваться, ведь в карауле не раздеваются), взять автомат. Выключить свет в комнате, закреплённой за твоим постом. Присесть у окна и водить стволом автомата в разные стороны, живо представляя, что в это время какие-нибудь глупые враги пытаются напасть на ваше караульное помещение.
Хотя и в составе бодрствующей смены действовать было тоже довольно забавно. Правда, бегали они гораздо больше, но и у них тоже было весело. Разумеется, меня посещали разные глупые мысли о том, что окна в нашем караульном помещении без решёток (и сеток). И одной гранаты, случайно залетевшей в караульное помещение вполне было достаточно для того, чтобы натворить бед. Да и чисто символическое занятие обороны снаружи караульного помещения при отсутствии окопов и подготовленных огневых точек казалось немного непонятным.
В школе я любил математику. И при малейшей возможности любил считать различные цифры. К примеру, на сколько минут боя хватит двух магазинов (по тридцать патронов) при боевой скорострельности автомата в сто выстрелов в минуту (о темпе стрельбы даже думать не хотелось). И как долго продержится караул в караульном помещении, в котором имеется запас патронов из расчёта 150 патронов на автомат? Но кто мог напасть на караульное помещение? Разве что инопланетяне.
Да, я любил считать. Посчитав, что на посту часовой стоит не более восьми часов в сутки, я предположил, что за вычетом восьми часов, проведённых в составе бодрствующей смены, на отдых караульному остаётся тоже около восьми часов. Это было совсем даже не плохо. Но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли буераки.
Если из восьми часов, которые я так щедро подарил отдыхающей смене вычесть время, потраченное на смену часовых, заряжание и разряжание оружия, проведение боевого расчёта, получение продуктов в столовой и приём пищи, то времени на отдых останется не так уж и много. А если из него вычесть ещё и время, потраченное на отработку различных вводных, вы легко догадаетесь, что в первую ночь отдохнуть толком нам не удалось.
Ближе к рассвету я оказался в составе бодрствующей смены. По очередной вводной мы устремились отражать нападение на пост, расположенный на стрельбище. Службу на нём нес Паша З. (фамилия удивительно соответствовала его крепкому и пышущему здоровьем виду). Разводящим в нашей смене был командир первого отделения Дима Ряшин. А в составе смены, кроме меня, Игорь Гук и его лучший друг Андрей Шульга (оба из Минского СВУ).
Когда мы подбежали к центральной вышке, Андрей решил немного подшутить над Пашей. Он выставил ствол своего автомата из-за угла здания и сделал вид, что целится в Пашу. Что подумал в этот момент наш часовой и кого вспомнил, сказать сложно. Но думал он не долго. Мы не слышали, как Паша снял автомат с предохранителя. Но щелчок затвора был слышен очень отчётливо. Раздался совершенно нелогичный в этой ситуации крик: «Стой! Стрелять буду»! А никто и не собирался ходить или бегать. Но шутки на этом закончились. Подошедший Дима Ряшин отчитал Андрея Шульгу. И крикнул Паше, что это мы.
Потом Дима доложил по телефону в караульное помещение о прибытии на пост. Затем они с Пашей разряжали его автомат. Попутно произвели смену. Игорь Гук заступил на пост. А я поймал себя на мысли, что Паша немного не в себе. И шутка Андрея его здорово напугала. Именно в этот момент до меня дошло, что на посту может быть страшно.
Мы вернулись в караульное помещение. Начальник караула вышел на разряжание оружия. И дальше произошло что-то непонятное. Дима разрядил свой автомат. Раздалась команда: «Осмотрено». Начальник караула сделал шаг к Паше. Тот отсоединил магазин, отвёл затвор и, не дожидаясь, когда наш взводный проверит патронник, отпустил затвор и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел.
Теперь уже трудно понять, когда в этой сплошной цепочке ошибок и недоразумений вкралась самая большая ошибка. То ли, когда Паша, разряжая автомат в первый раз после шутки Андрея, сначала перезарядил его, а затем отсоединил магазин. Вставил в магазин извлечённый патрон, но оставил в патроннике другой. То ли когда сопровождал затвор вперёд при перезаряжании, вместо того, чтобы просто отпустить его, как полагается. Дав волю возвратному механизму. Но как бы то ни было, дальше всё было не понятно, но просто. Патрон не был дослан в патронник, а зацеп выбрасывателя не зашел в кольцевую проточку гильзы.
При разряжании оружия у караульного помещения Паша отсоединил магазин, отвёл назад затворную раму. Любой из нас знает, что если при этом в патроннике есть патрон, затвор обязательно извлечёт его. Обязательно, но не в этот раз. Как я уже сказал, зацеп выбрасывателя не зашёл в кольцевую проточку. И затвор не извлёк патрон из патронника. А Паша не дождался, когда начальник караула осмотрит его оружие (либо он всё ещё находился под впечатлением ночного приключения, либо слишком хорошо владел оружием и это действие было совершенно им на полном автопилоте). Но в этот раз Паша всё сделал правильно. Как учили: отведя затворную раму назад, он отпустил её. Затворная рама вместе с затвором под действием возвратного механизма пошла вперёд. Как об этом пишут в умных книжках, зацеп выбрасывателя заскочил в кольцевую проточку гильзы. Затвор провернулся вокруг продольной оси и закрыл патронник. Затворная рама повернула рычаг автоспуска, вывела шептало автоспуска из-под взвода автоспуска курка. Курок повернулся, вышел из-под защёлки замедлителя и встал на боевой взвод. И при нажатии спускового крючка раздался выстрел.
Под действием пороховых газов затворная рама начала своё движение назад. Зацепы затвора в этот раз захватили гильзу, и отражатель выбросил её из ствольной коробки. Гильза пролетела в нескольких сантиметрах от головы Димы Ряшина. Никогда раньше я не видел таких белых лиц, как у Димы в этот момент. И это был единственный момент за четыре года моей учёбы в училище, когда я был уверен, что наш взводный выскажется о происходящем на великом и могучем разговорном русском языке. Но, видно, я слишком плохо знал своего командира. Такие мелочи не могли заставить Валерия Ивановича изменить своим привычкам. И его пристрастию к русскому литературному языку.
В Москву мы вернулись в подавленном настроении. Это был наш первый караул. А сколько их было ещё впереди?!
