Глава 2. Родом из детства
Да, я ненавидел их за это. Может быть, потому я и решил стать военным? Чтобы поехать на войну и вернуться с неё живым. Чтобы доказать им… Чтобы они поняли… Чтобы…
Но до того как я решил стать военным, я мечтал стать врачом. Когда моей сестре было полтора года, а меня еще не было даже в проекте, её застудили в яслях. Подхватила она двустороннее воспаление лёгких. И до двенадцати лет дома практически не появлялась, месяцами пропадая в больницах и санаториях. Я хорошо её помню в те годы. Мне показывали её. Говорили, видишь вон ту девочку на третьем этаже, это твоя сестра Таня. А я вытягивал шею, чтобы получше её рассмотреть. В саму больницу меня обычно не пускали.
Вот тогда-то я и решил стать врачом. Чтобы маленькие дети никогда не болели. И всегда были дома, а не в больнице.
А пока лечащие врачи делали прогнозы на будущее и говорили, что Таня будет жить. Потом стали говорить, что она проживёт еще полгода. Потом счёт пошёл на месяцы. Родители стали задерживаться на работе. Лечение стоило денег, несмотря на то, что было бесплатным. К тому же, как я понимаю, в эти дни им было трудно смотреть в глаза друг другу.
Я же был предоставлен сам себе. Это было здорово! Никто не приставал ко мне с проверкой домашнего задания. И прочими глупостями. Вот только по вечерам, когда за окном спускались сумерки, а родители ещё были на работе, мне становилось страшно. Даже если я включал свет, мне постоянно казалось, что в прихожей раздаются какие-то звуки. И что там кто-то есть.
На улице я бывал редко. Так уж получилось, что с детства я немного картавил. Поэтому рос молчуном. И мне было гораздо комфортнее одному, чем компании сверстников.
Мой единственный на то время друг, Игорь Биденко, был младше меня на два года. Когда я учился во втором классе, он сделал настоящее открытие. В то время мы жили в Клину на улице Карла Маркса (поиски моими родителями следов пропавшего без вести в войну деда в качестве побочного эффекта имели моё появление на свет именно в том самом городе, где он принял свой первый бой). В нашем доме были деревянные почтовые ящики. Передняя дверка представляла собой обычную вращающуюся дощечку. И, разумеется, не закрывалась. Первый этаж нашего дома занимала булочная. (Мама иногда покупала мне в этой булочной булочки с изюмом. Но в шесть лет, когда меня научили считать, я от них отказался. Посчитав, что две булочки по 10 копеек стоят дороже, чем один батон за 16 копеек. Но в батоне было БОЛЬШЕ ХЛЕБА! Отец тогда работал слесарем, а мама перемотчицей на комбинате «Химволокно». И жили мы тогда бедно. Хотя родители всячески старались нас баловать. И приносили с работы то молоко, которое им давали за работу на вредном производстве, то кольца с орехами, купленные ими на сэкономленные от обедов деньги. Но мама до сих пор вспоминает эти мои подсчёты). А, значит, квартир в нашем подъезде было меньше, чем в других подъездах. Поэтому несколько почтовых ящиков в нашем подъезде были свободны. Я не знаю, каким магнитом Игоря притянуло к одному из этих ящиков. Но однажды он, привычно крутанув дощечку, которая его закрывала, обнаружил в глубине ящика клад. Там лежала пачка папирос «Беломорканал». Не трудно было догадаться, что их прятал там шестиклассник Вовка с третьего этажа.
В тот же день Игорёк под большим секретом оповестил меня о своей находке. План созрел моментально. Я стащил с кухни коробок спичек. Крадучись и вздрагивая от каждого шороха, мы спустились к почтовым ящикам. Очень аккуратно вытащили из пачки одну папиросу. Если бы Вовка застал нас за этим занятием, досталось бы нам на орехи! Как пить бы досталось! Но, видно, наши ангелы-хранители не дремали и не дали нас в обиду.
Не пойманные на месте преступления, мы пошли к железной дороге. Там было много укромных мест, где мы могли спокойно заняться первым в жизни взрослым делом. Выкурить свою первую сигарету.
Какой же она оказалась не вкусной! После первых же затяжек у нас навернулись слёзы, и напал жуткий кашель. Ко всем нашим бедам прибавилась еще одна. Совершенно случайно нас заметила наша соседка по лестничной клетке. По её счастливому лицу не трудно было догадаться, что ничего скрывать от наших родителей она не будет. А очень даже наоборот. И сегодня на ужин нас с Игорем ждут отцовские ремни вместо сладкого. И нравоучения.
Ремня не было. Нравоучений тоже. По крайней мере, у меня. Мой отец начал курить лет в шесть. Поэтому отнесся к этой проблеме довольно спокойно. Сказал, что в восемь лет начинать курить уже довольно поздно. И что ничего хорошего в этом нет. Не знаю, почему, но курить после этого больше мне не хотелось.
А на следующий день отец принёс из магазина красивую деревянную коробку с удивительными фигурками. И научил меня играть этими фигурками. Как вы догадываетесь, это были шахматы. После этого был шахматный кружок в Доме пионеров. И когда я пошёл в третий класс, шахматы уже перестали быть для меня просто игрой. А для моего отца они вообще превратились в маленький, но довольно прибыльный бизнес.
Отец и сам прилично играл в шахматы (в то время у меня не часто получалось у него выигрывать). Но когда кто-нибудь из его друзей предлагал ему сыграть партию, он ссылался на какие-то несуществующие дела. И предлагал своему товарищу потренироваться пока со мной. Товарищ морщился, но других соперников рядом, как правило, не было. И он, нехотя, соглашался.
Через пару-тройку ходов в глазах у него появлялся лёгкий интерес. А ещё через несколько ходов он уже начинал восхищенно пожимать мою руку. Я выигрывал очередную шоколадку или горсть конфет. Отец не получал от этого никаких материальных стимулов, но надо было видеть, насколько ему это было приятно!
А тем временем Тане сделали первую операцию. Удалили половину одного лёгкого и часть другого. Дома она появилась только через несколько месяцев. Забирать из больницы её поехали родители, я остался дожидаться её дома. Когда она вошла в комнату, на столе её встречали мои поделки из конструктора, игрушки и большой пакет с конфетами, шоколадками и печеньем, собранные мною за полгода. Она до сих пор вспоминает этот стол. И эти подарки.
Жизнь моя стала налаживаться. С лёгкой руки моей учительницы стала налаживаться и моя карьера. Ещё в первом классе она назначила меня ГЦК (главным цветоводом класса). Я очень гордился своей первой должностью. И очень старался оправдать, оказанное мне доверие. Я поливал цветы по несколько раз на дню. Трогал каждый листочек. И приговаривал: «Растите большие-пребольшие». Но цветы не оценили моего старания. Они откровенно заскучали от дальнейших перспектив превращения их из обычных растений в водоплавающие. И начали откровенно засыхать на корню.
Недели через две учительница заметила, что с цветами происходит что-то непонятное. А еще через несколько дней она разобралась и с причиной цветочной болезни. И с хозяйственной работы главного цветовода класса я был переведён на командную должность командира звёздочки. Учительница решила, что моё старание слишком уж губительно для нежных цветов, а на моих одноклассников оно окажет гораздо менее разрушительное воздействие. И проявится оно не так быстро, как на цветах.
В четвёртом классе меня выбрали командиром пионерского отряда. О тех временах мне напоминает фотография, на которой из всего класса только у меня одного пионерский галстук сбился на бок. Видимо, по причине активно проведённой перемены между уроками. Похоже, я был не самым примерным учеником в классе. Но, судя по всему, учителя и мои одноклассники продолжали искренне верить, что пока я занимаюсь общественной работой, у меня не будет возможности заниматься цветами. Ради благополучия цветов они готовы были вытерпеть многое.
К этому времени забылись многие детские переживания. И я начал забывать о своей детской мечте, стать доктором. Видимо так было записано в моей Книге судеб, и я всё чаще и чаще начинал задумываться о своём будущем. В школе моим учителем физики был Топоров Георгий Иванович. Участник Великой отечественной войны. На войне он был разведчиком. И с войны у него осталось несколько орденов и медалей. И пуля в позвоночнике. Врачи посчитали, что доставать её слишком опасно. И оставили всё, как есть. Многие из нас тогда даже и не подозревали об этом.
А военруком был капитан запаса Гаврилов Евгений Михайлович. Выпускник Московского командного пехотного училища. Во время войны он попал служить в батальон охраны одного из авиационных полков. И как умудрился за время своей службы научиться летать на самолёте, до сих пор не укладывается у меня в голове. Он рассказывал об этом, как о чём-то совершенно обыденном. Говорил, что в начале войны потери среди лётчиков были очень большие. Летать было не кому. Вот он и научился. Войну Евгений Михайлович закончил лётчиком-истребителем. И на его счету было несколько сбитых немецких самолётов.
Рядом с такими учителями вольно или невольно, но профессия военного приобретала особый ореол если не романтики, то настоящей мужской работы, это точно. Возможно, именно тогда меня впервые стали посещать мысли стать военным. Правда, тогда я ещё не задумывался о том, в какое училище мне хочется поступить.
Увы, когда мои мечты из области фантазий спустились на грешную землю, выяснилось, что для поступления в любое военное училище мне придётся здорово подтягивать свою успеваемость. И физподготовку. Забавно, но раньше я как-то не задумывался над тем, что это такое за «физподготовка»? Думал, обычное ругательное слово. Как и многие другие.
Нет, разумеется, ещё в детстве отец научил меня подтягиваться на перекладине. И даже когда мне было лет шесть, пытался научить меня плавать. Как-то раз, во время купания, он забросил меня на глубину. Разумно рассудив, что если я захочу жить, то выплыву. Видимо, тогда жить мне тогда совсем не хотелось. И вместо того, чтобы поплыть, я пошёл ко дну. Не так, чтобы немного погрузиться под воду и начать барахтаться, а пошёл под воду капитально, как топор. То есть по-взрослому.
Через минуту отец вытащил меня на берег. Больше он не пытался научить меня плавать. Но зато за полное отсутствие инстинкта самосохранения, низкие боевые качества и слабую боевую подготовку с тех пор каждое лето меня стали отправлять в деревню. В ссылку. Ссылка моя проходила на территории Завидовского заповедника. В деревне с непонятным названием Таксино (Токсино). Почему она так называлась, до сих пор остаётся для меня секретом. Но таксистов и токсикоманов я там не встречал ни разу.
И, скажу я вам, эта ссылка была куда круче, чем даже ссылка в Сибирь. Хотя там я и не был ни разу, но говорю вам точно. Это было куда круче! По одной простой причине. В заповеднике обитали маралы, кабаны, лесники. Изредка встречались волки и местные жители. Иногда в заповедник приезжал поохотиться дорогой Леонид Ильич. И раз в неделю в деревню приезжала автолавка (автомагазин), которая привозила муку, сахар, хлеб, соль и спички. Но чего там не было, так это моих ровесников (если не считать моего брата Кольку, который постоянно где-то пропадал со старшими ребятами; меня они считали мелюзгой и в свою компанию не брали). И что самое печальное, там не было моих ровесников противоположного пола.
Вы меня понимаете: грибов, ягод там было завались. Карасей в прудах не переловить. А девушек не было. Ну, ни одной на всю деревню! Просто, беда.
Мой двоюродный брат Володя Сычугов в восемнадцать лет неудачно нырнул, купаясь в реке, и теперь передвигался только в инвалидной коляске. Он был тогда моим самым лучшим другом. Мы часто ездили с ним на «Боярский» пруд, ловить карасей. А ещё он дал мне почитать свою книгу «Четыре танкиста и собака». У него это была единственная детская книжка, но зато какая! Вы представить не можете, каким сокровищем была эта книга в летние каникулы после пятого класса! У неё был только один недостаток. Книга была на польском языке, но кого могут огорчить такие мелочи! Я читал её всё лето. Почти всё лето. Но дочитать так и не успел.
Потому что в начале августа в деревню прибыли инопланетяне. Точнее, инопланетянки. Две особи. Женского пола. Вот у меня было радости! Я крутился вокруг крайнего дома в деревне, куда к бабушке прибыли в ссылку две мои сверстницы. Я так пытался привлечь их внимание, понравиться им, что первое у меня вскоре получилось. Со вторым вышла небольшая промашка.
Уже при первой нашей встрече, я начал рассказывать им о местных достопримечательностях. О том, какой здесь замечательный лес. И как много карасей водится в местных прудах (зная, как мама любит жареных карасей в сметане, к её приезду я налавливал их десятками; правда, размером они были не более моей тогдашней ладошки). Обещал отвести девчат к стоянке партизанского отряда, который в ноябре 1941 года был оставлен нашим командованием для проведения диверсий в тылу немцев. Лагерь был оборудован заранее, но завезти продовольствие в него не успели. И пришлось партизанам пережидать самые лютые морозы начала декабря в деревенских избах. Самое удивительное заключалось в том, что в километре от деревни на небольшом хуторе в это время размещался на постое немецкий пехотный взвод. И наши, и немцы знали друг о друге. Но немцы не были карателями, а были обычным линейным взводом, только что вышедшим из тяжёлых боёв. А партизаны просто проявили непонятную безынициативность. Видно не было ещё у наших и немцев такой ненависти друг к другу, как в более поздние годы (либо она ещё не была повсеместной). Или просто не хватало опыта и смелости. Но благодаря этой безынициативности никому не пришлось мёрзнуть под открытым небом (а в те морозы в неподготовленных условиях это было равнозначно смертному приговору). И никто тогда не погиб.
В эти же дни мой дед стоял насмерть в нескольких километрах от этой деревеньки и грудью защищал Москву. А немцы загоняли наших пленных в церковь, точно зная, что в такие морозы ни один из них там не выживет.
Мне и сейчас трудно всё это понять, но так было. Уже перед отступлением немцев, партизаны всё-таки сожгли недалеко от Макарихи небольшой вещевой склад. И вместе с отступающими немцами ушли на Запад. Моя тётя Шура (Сычугова) рассказывала о том, что в этом отряде несколько дней была и Зоя Космодемьянская. Она говорила, что с нею была тогда и её сестра. Двоюродная, а, скорее всего, просто подруга. И именно отсюда ушли они в сторону Петрищево. Но, может быть, тётя Шура что-нибудь и путала. Ведь было ей в то время четырнадцать с небольшим лет.
Но что-то я отвлёкся. Мой рассказ о партизанах совершенно не вдохновил моих новых подружек. Поход в лес к вышке, у которой егеря прикармливали маралов и кабанов, тоже не вызвал у девчат особого энтузиазма. И тогда я предложил им… Я сказал, что принесу им…
В голове у меня стремительно прокручивались разные варианты. Звезду с неба? Легко! Ёжика? Без проблем! Но нелёгкая дёрнула меня за язык.
- Змею!
Девчата равнодушно пожали плечами. Я принял это пожатие за знак согласия. Как и их молчание. И кто тянул меня за язык?!
Но отступать уже было поздно. Чтобы продолжить наше знакомство, мне нужно было сдержать своё обещание. И поймать ужа. Для любого мальчишки это не было проблемой. Но только не для меня.
Если бы я был таким умным, как другие, и догадался, что уж – это тоже змея, тогда бы всё решилось гораздо проще. Увы, за всё моё босоногое детство в Завидовском заповеднике мне ни разу не попадались на глаза ужи. А вот гадюки, сколько угодно! В лесу они встречались довольно часто. А в окрестностях небольшого ручья, что протекал в километре от деревни, они вообще попадались на каждом шагу!
На следующее утро я начал свои сборы. Всю ночь мне снились змеи и змееловы. И к утру я уже твёрдо знал, что настоящий змеелов из меня никогда не получится. Во-первых, у меня не было с собой такой замечательной палочки, которой змееловы прижимали змей к земле. Во-вторых, едва ли картофельный мешок подошёл бы для их переноски. Ну и, в-третьих, где взять хотя бы чуточку смелости для всего этого мероприятия? Нет, настоящий змеелов из меня никогда не получится, решил я.
И поэтому, как ненастоящий змеелов, я взял с собой вилы, которыми планировал заменить палочку змеелова. Взял плоскогубцы, которыми надеялся перенести пойманную змею в пустую винную бутылку (ну, не руками же это делать!). Взял бутылку из темно-зелёного полупрозрачного стекла. Но, представив себя на улице с бутылкой в руках, я пришёл к выводу, что свёрток будет выглядеть куда более прилично. Поэтому взял с собой газету. И ещё полгазеты, чтобы сделать пробку для бутылки.
Уже через полчаса, как истинный самурай из племени Ирокезов, с дикими индейскими криками «Банзай» (всё смешалось в доме Яблонских после просмотра фильмов о самураях и индейцах) я носился по берегу ручья. Носился мысленно, потому, что сердце моё готово было выскочить из груди. Но сам я тем временем тихо, крадучись, подбирался к первой змее. Прижать её вилами к земле у меня не получилось. Она стремительно скользнула в какую-то нору. Я успел метнуть в её сторону вилы. И, как ни странно, даже попал в неё. Уже под землёй. Из норы торчал кончик её хвоста. Но я не решился вытаскивать её за хвост.
Во второй раз мне повезло больше. Следующую змею у меня получилось прижать к земле. Плоскогубцами я взял её за голову. И тут меня посетили первые сомнения. Горлышко бутылки показалось подозрительно маленьким для такой упитанной змеюки. Но, видимо при разработке бутылочного ГОСТа (государственный стандарт) подразумевалось, что винные бутылки могут использоваться не только для транспортировки коктейля Молотова, но и для других народно-хозяйственных целей. Змея прошла в бутылочное горлышко тютелька в тютельку. Как она уместилась в самой бутылке, меня уже не волновало. Это были её проблемы. Я свернул пробку из газеты. Закрыл ею бутылку. Завернул бутылку во вторую газету. И с довольным видом направился в сторону деревни. Теперь все деревенские девушки (все две!) были моими!
Оставив вилы и плоскогубцы дома, я направился на другой край деревни. Девчата были в избе, и мне пришлось вызывать их на улицу. Дело было к обеду, и они помогали своей бабушке накрывать на стол. Так что выскочили они буквально на минутку. С гордым и деланно равнодушным видом я протянул им свёрток.
- Вот. Это вам.
Видимо, они давным-давно уже забыли о нашем разговоре (девчонки, что с них взять!). И о том, что я обещал им принести. Бабушка позвала их обедать. Они взяли свёрток, и убежали в дом. Я остался их ждать на скамейке у палисадника.
О том, что произошло дальше, мне пришлось только догадываться. Сначала из дома выскочили визжащие девчата, и стремительными ланями унеслись куда-то во двор. Затем следом за ними выбежала их бабушка. У меня не поворачивается язык, чтобы повторить слова, которые она тогда кричала вслед свои любимым внучкам (многие из этих слов я услышал тогда впервые). На ухвате она несла небольшой чугунок, закрытый крышкой. Окинув растерянным взглядом двор, она устремилась на огород. И вернулась оттуда только через несколько минут. Держа в одной руке ухват, в другой – пустой чугунок и крышку.
Совершенно обессилевшая она присела на скамейку рядом со мною. Продолжая вести сама с собою живописный разговор о том, какие замечательные у неё внучки. При этом в её монологе звучали названия различных животных и неведомых мне существ. Но еще я смог узнать и кое-что относящееся к происшедшему.
Да, девчата, действительно, забыли о том, что я обещал им принести. Когда их позвали обедать, они положили свёрток рядом со столом. Решив проверить его содержимое после обеда. Бабушка отправила их мыть руки. А сама стала разливать борщ из чугунка по тарелкам. Но когда внучки ушли, взгляд её привлёк этот свёрток. Свёрток, как свёрток. Но это был не её свёрток. И любопытство пересилило.
Бабушка развернула газету. Увидела бутылку. Встряхнула её. Увы, стекло было слишком тёмным, а бабушка немного подслеповатой, чтобы увидеть содержимое бутылки. Тогда она открыла пробку. Принюхалась. Попыталась заглянуть в горлышко. Немного наклонила бутылку. И тогда её содержимое вывалилось прямо в чугунок с борщом. Что было дальше, вы уже знаете.
Я сидел рядом с бабушкой и продолжал слушать её монолог. Прекрасно понимая, что рано или поздно, но бабушка сложит два плюс два, и догадается, откуда в доме мог появиться этот свёрток. Ухват выглядел слишком устрашающе, поэтому я не стал дразнить лихо. И выслушивать продолжение бабушкиного монолога о разных неведомых мне существах уже в мой адрес. Я вежливо распрощался, сославшись на какие-то дела. И направился к своему дому.
После этого несколько дней мне приходилось обходить бабушкин дом стороной. Но зато вскоре в деревню приехала моя сестра Таня со своей одноклассницей Ларисой Зайцевой. Приехали они всего на два дня. После окончания десятого класса лето у них было коротким. Татьяна уже сдала вступительные экзамены в техникум, А Лариса в университет. Впереди снова была учеба. И они пытались захватить последние летние денёчки. А Таня еще и проведать наших родственников, которых давно уже не видела.
И они взяли меня с собой на Макариху – небольшое поселение километрах в пяти от Таксино. Там жила наша двоюродная сестра Нина. В казармах размещались военные (скорее всего, какое-то подразделение охраны). Был там клуб, в котором по вечерам показывали фильмы. А ещё в клубе был теннисный стол.
Фильм фильмом, а мимо теннисного стола Татьяна пройти не могла. За долгие годы, проведённые ею в больницах, санаториях и других лечебных учреждениях, в которых она не только училась, но и жила, она научилась очень прилично играть в настольный теннис. Первую партию она сыграла с Ларисой. Затем принялась обучать меня этой игре. Теннис оказался более крутой игрой, чем шахматы. У меня, разумеется, ничего не получалось. Но игра мне понравилась. Правда, к этому времени рядом со столом нарисовались какие-то дяденьки в военной форме. Один из них попросил разрешения сыграть партию с Татьяной. Татьяна снисходительно кивнула в ответ. И разгромила его в пух и прах.
Затем с нею играл другой дяденька, которого все звали «старшим сержантом». И который был ответственным за клуб. Он играл намного лучше, чем его предшественник. Но тоже проиграл. В этот момент я так гордился своей сестрой! А вот авторитет родных Вооружённых Сил таял у меня прямо на глазах. Это понимали и окружающие. Они позвали своего командира взвода. Видимо, он был у них за тяжёлую артиллерию. Затем появился капитан, командир роты. Офицеры тоже играли не плохо. Но шансов у них не было.
Тем временем начался киносеанс. Все военные нехотя стали расходиться от теннисного стола и занимать места в зрительном зале. Капитан попросил о матче-реванше на следующий вечер. Татьяна снисходительно приняла приглашение. Я чуть было не задохнулся от возмущения! Какой матч-реванш?! Почему она говорит, что сыграет с ним завтра? Я точно знал, что никакого матча-реванша не будет. Что завтра в обед Таня с Ларисой возвращаются домой. Такое женское коварство надолго выбило меня из колеи.
И пока все рассаживались в зрительном зале, под покровом темноты я выскользнул из клуба. И направился домой. Я возмущенно что-то бормотал под нос. Ругал сестру. А ноги сами несли меня в сторону моей деревни. До неё было около пяти километров. Из них четыре лесом. И темень вокруг, хотя глаз выколи. Но сначала я не обращал на это внимания.
Пока не оказался в лесу. Какие-то большие ночные птицы вывели меня из задумчивого состояния. И напугали. Я понял, что надо поворачивать обратно. И возвращаться. Но я не мог это сделать. Вернуться к сестре, которая обманула незнакомого ОФИЦЕРА СОВЕТСКОЙ АРМИИ, было свыше моих сил.
Чтобы мне не было так страшно, я представил себя разведчиком, который идёт на задание во вражеском тылу. И который ничего не боится. В кармане я нащупал небольшой перочинный нож, с которым обычно ходил за грибами. Это было настоящее оружие, как у настоящих разведчиков. Его трёхсантиметровое лезвие внушило мне уверенность в успешном завершении моего похода.
Если бы я тогда знал, как заблуждался?! Метров через двести прямо на дороге мне встретился кабан. Даже в темноте я чувствовал его угрожающие размеры. Он стоял и смотрел на меня. Мне кажется, я чувствовал его взгляд. Я стоял и смотрел на него. И не знал, что делать дальше. Это продолжалось целую вечность. Я не мог идти вперёд, но и не мог повернуть назад. К счастью, кабан не планировал всю ночь провести на дороге. У него были какие-то свои неотложные кабаньи дела. Он развернулся и ринулся в чащу леса. В стороне от меня еще долго раздавался треск валежника. Но самое страшное было уже позади.
Примерно через час, уставший и напуганный, я вышел из леса. До деревни оставалось чуть больше километра. Через поле. На небе появились звёзды. Стало немного светлее. Низины были затянуты туманом. Но самое главное, что с каждым шагом я приближался к своему дому. И всё самое страшное осталось позади.
У самой околицы я наткнулся на стадо кабанов. Или стаю волков. В темноте и тумане было не разобрать. Они были похожи на кабанов, но я почему-то подумал о волках. На этом всё закончилось. У меня не было сил, чтобы идти дальше. Чтобы бороться за свою жизнь. Чтобы преодолеть несколько десятков метров до дома. И, уж тем более, чтобы вернуться обратно на Макариху. А еще я понял, что теперь никогда уже не стану разведчиком. Потому что я всего боюсь. Потому что я оказался последним трусом!
Я сидел на асфальте, держал в руках бесполезный перочинный ножик и плакал. Плакал от бессилия. От собственной слабости. И от того, что все мои мечты рухнули в один миг. Это было крахом.
Ко мне подошел один из волков. И начал лизать меня своим мокрым и шершавым языком. Он оказался на удивление огромным. Я поднял свои заплаканные глаза. Оказывается, это были не волки и не кабаны. Рядом со мною стояла одна из колхозных лошадей. Одна из колхозного табуна. И даже в темноте я видел её огромные и добрые глаза.
