Глава 4. Главные уроки.
Да, я становился старше. И постепенно начинал определяться со своим будущим. Я уже подумывал о военном училище. Вот только ждать окончания десятого класса, когда можно будет поступать в высшее военное училище, мне не хотелось. Ждать ещё почти три года было свыше моих сил. Может быть, именно поэтому мы вместе с моим другом Андреем Пименовым и решили поступать в военное училище уже после восьмого класса. Правда, дальше дорожки наши расходились. Я собирался поступать в суворовское училище, Андрей – в нахимовское.
Для наших родителей это стало маленькой неожиданностью. Для школы – шоком. После восьмого класса у педсовета появлялась вполне легальная возможность избавиться от двоечников, прогульщиков и хулиганов. Их направляли в ПТУ, профессионально-технические училища. И навсегда забывали об этой головной боли.
Если бы Андрей или я поступил бы в нахимовское или суворовское училище, ничего бы страшного не произошло. Как поётся в песне: «Отряд не заметил потери бойца». Школа не заметила бы этой потери. Проблема заключалась в том, что если в суворовское училище поступал я один, то за Андреем в нахимовское потянулась почти половина класса. Лёшка Пересыпкин, Андрей Ермолаев, Юрка Ключников и Игорь Широков. Никто из ребят никогда и не задумывался о военной службе, но раз туда собрался поступать их лучший друг (и главный заводила всех наших мальчишеских приключений), отстать от него они просто не могли. Все учителя прекрасно понимали, какими разочарованиями со временем может обернуться для ребят такое необдуманное решение. И с обоснованной тревогой ожидали результатов нашего поступления.
После Нового года всей толпой мы подались в горвоенкомат, подавать заявление на учёбу. В феврале нас вызвали на военно-врачебную комиссию. В узких коридорах военкомата собрались толпы подростков, горящих желанием стать военными. Но разговоры, которые велись между ними, были не слишком весёлыми. Неизвестно откуда просочилась информация, что нахимовское и Московское суворовское заявок на кандидатов не присылали. В Калининское СВУ требуется только два человека. И этих двоих счастливчиков среди нас нет. Они отобраны уже давным-давно. И в совершенно других кабинетах.
Хотя, возможно, это и были только слухи, но они подтверждались всё больше и больше. Дело в том, что после каждого кабинета ряды наши таяли, словно прошлогодний снег. До последнего кабинета дошли только двое. Я и Андрей. Похоже, что такой результат удивил не только нас с Андреем, сколько самих врачей. Видимо, им было совершенно непонятно, откуда в наше время появились дети, у которых нет проблем со здоровьем. И как мы смогли преодолеть все барьеры и препоны, которые они перед нами возводили.
Председатель ВВК долго смотрел в наши бумаги, что лежали перед ним на столе. Затем на нас. Затем снова в бумаги. Пауза явно затягивалась.
Неожиданно на глаза ему попались какие-то рентгеновские снимки. Он сразу же оживился. Поднял глаза на нас и с очень серьёзным видом произнёс:
- Так! А вот здесь у нас что-то не то. Есть небольшое затемнение в пазухах. Это вполне может оказаться и гайморитом.
О чём он там говорил, тихо сам с собою, нам было непонятно. Я хорошо помнил о презумпции невиновности, согласно которой человек считается невиновным до тех пор, пока его вина не доказана. А любые сомнения должны всегда рассматриваться в пользу обвиняемого. Так что если у Председателя есть какие-то сомнения, думал я, то пусть он и доказывает их обоснованность.
Но Председатель никуда не торопился. И у меня складывалось впечатление, что о презумпции невиновности он никогда и ничего не слышал. И даже уже успел вынести нам свой приговор. Приговор окончательный и не подлежащий обжалованию.
Пока наши сомнения не превратились в его решение, мы переспросили, что это значит? И что нам теперь делать?
Председатель ответил, что у него есть подозрение на гайморит. На вопрос «Что же нам теперь делать?» отвечать он не спешил. Похоже, вариант с нашим возвращением домой предлагался нам по умолчанию. И нам должно было хватить ума и сообразительности, чтобы догадаться об этом самим. Но ума и сообразительности нам явно не хватало.
Тяжело вздохнув (ну, и бестолковая пошла молодёжь!) Председатель предложил нам обратиться в районную поликлинику к хирургу. И сделать там какой-то «прокол». После этого жестом указал нам на дверь.
Андрей оказался умнее и сообразительнее меня. Посчитав, что не стоит ломиться в закрытые двери, он предпочёл заняться какими-то своими делами. Я же на следующий день помчался в поликлинику. Записался на приём к хирургу.
Врач, услышав о моей просьбе, долго и упорно отпихивался от меня, как от надоедливой мухи. Но, в конце концов, не выдержал и усадил меня в кресло. Каким-то инструментом, напоминающим гигантский шприц, полез в мой бедный, бедный нос. В моих ушах раздался оглушительный треск, проламываемого хряща. Это было не больно, но неприятно. Затем врач промыл пазухи каким-то раствором. И на казённом бланке сделал запись. Что гайморовы пазухи чисты. При этом у меня сложилось устойчивое впечатление, что он очень хотел повертеть пальцем у своего виска. Но шариковая ручка в его руке, видимо, мешала ему это сделать.
Меня его проблемы уже не интересовали. На всех парах я мчался в военкомат. Военкомат встретил меня пустыми коридорами. И непривычной тишиной. Я протянул дежурному по военкомату медицинскую справку, отметающую любые подозрения в состоянии моего здоровья. И гордый сознанием того, что теперь преград для моего поступления в суворовское училище больше нет, я приготовился выслушать его поздравления.
Дежурный покрутил в руках мою справку. Внимательно меня выслушал. И ответил, что военно-врачебная комиссия закончила свою работу. И что после десятого класса я могу снова попробовать поступить в военное училище. Но уже в высшее. А мой поезд в суворовское училище уже ушёл. И ушёл навсегда! Это было, как гром среди ясного неба.
Я возвращался домой убитый горем. Меня не взяли в суворовское военное училище! Всё повторялось! Много лет назад мамин брат, дядя Лёша, поступал в авиационное училище. Сдал все экзамены, но когда начались занятия, его отчислили из училища, потому что на его место приехал какой-то мальчик, у которого папа был генералом. Тогда я впервые услышал от своих родителей слово «по блату». А еще то, что у меня этого самого «блата» нет. Это было похоже на то, что в этот момент на моём лбу поставили клеймо: «Вторая категория свежести». Оба моих деда погибли во время войны. Отец работал слесарем на комбинате «Химволокно». Он был слесарем высшего разряда. И я очень им гордился. Но, оказывается, этого было не достаточно для того, чтобы у меня появился этот непонятный «блат».
Спасибо отцу. В тот же вечер он успокоил меня. Сказал, что кому-то многие возможности даются от рождения. Кто-то всю жизнь пеняет на то, что ему это не дано. А кто-то добивается их сам. Мне придётся добиваться этих возможностей самому. Это немного труднее. Только и всего! И потребует от меня чуть больших усилий и старания, чем от остальных. Но если я стану лучшим среди своих сверстников, тогда передо мною могут открыться такие горизонты, о которых я сейчас не могу даже и мечтать.
Это были хорошие слова. Сказанные вовремя. Я поймал себя на мысли, что абсолютно ничего не сделал для того, чтобы подготовиться к поступлению в суворовское училище. Я не очень хорошо учился. У меня были проблемы с дикцией. Я плохо бегал. И по физкультуре мои оценки были довольно посредственными. И, разумеется, никаким «лучшим» я не был.
Так что этот провал был всего лишь уроком, из которого нужно было сделать правильные выводы. На то время я был просто не достоин учёбы в суворовском училище. И мне предстояло много сделать для того, чтобы после десятого класса поступить в высшее военное училище. И у меня было совсем не много времени для этого.
А вторым уроком, полученным мною после неудачной попытки поступить в суворовское училище, стало то, что я начал лучше понимать своего отца. Вот уже много лет он пытался привить мне привычку читать книги. Сам он был страстным их поклонником. И дома у нас была неплохая библиотека. Но меня до восьмого класса больше увлекала улица, чем книги.
После этого разговора я просто решил хоть как-то отблагодарить отца за поддержку и внимание. И начал периодически заглядывать на книжные полки. Роман Этель Лилиан Войнич «Овод», возможно, был лучшим из всего того, что я читал в жизни. Но в моей памяти ещё слишком живы были мои погибшие деды. И я не мог принять смерть Овода, как единственно верное завершение сюжета. Мне бы больше понравилось, чтобы, как в сказке «Артур и Джемма жили долго и счастливо».
Одной из первых книг, попавшихся мне на глаза, была повесть «Звезда» Эммануила Генриховича Казакевича. Читалась она легко и с интересом, но заканчивалась как-то грустно. Наш разведгруппа, заброшенная в немецкий тыл тоже, похоже, погибала. А вот вторая книга Казакевича «Весна на Одере» меня просто потрясла. Даже не знаю чем. И сюжет вроде бы вполне обыкновенный. И очень много высокопарных слов о Сталине.
Но с первых же страниц я влюбился в её главного героя - начальника дивизионной разведки гвардии майора Лубенцова Сергея Платоновича. И совсем чуть-чуть (ведь это же была любимая девушка майора Лубенцова!) в капитана медицинской службы Татьяну Владимировну Кольцову. Вот именно тогда я снова (и на этот раз окончательно) решил стать военным. Стать войсковым разведчиком. И дослужиться до майора, как и Сергей Лубенцов. Правда, в книге не было написано, как стать таким, как майор Лубенцов. Почему в книгах об этом не пишут?! Но одно было и так ясно! Для этого нужно готовиться. Серьёзно и основательно. Что путь к моей цели будет нелёгким. И то, что я стоял только в самом начале этого пути.
Через пару месяцев на этом пути меня подстерегло первое небольшое разочарование. Моё лёгкое увлечение книжками оказалось не столь лёгким, как я предполагал. Я запоем начал читать все книги, которые попадались мне под руки.
Домашнюю библиотеку я осилил довольно быстро. Школьная заняла гораздо больше времени. Но когда я записался в районную библиотеку, именно там меня и подстерегла беда. Выглядела она поначалу совершенно безобидно. В виде обычной книжки. И называлась «Дом на площади» Э.Г. Казакевича. Помнится, я даже обрадовался, узнав, что она является продолжением «Весны на Одере». Но её содержание надолго выбило меня из колеи.
В этой книге Лубенцов был назначен комендантом небольшого немецкого городка. Это было куда не шло! И с этим я ещё мог смириться (через много, много лет меня тоже пригласят поработать в Германию). Но в «Доме на площади» уже не было той романтики и подвигов, как в предыдущих книгах. К тому же Лубенцову в этой книге присвоили очередное воинское звание «подполковник».
И на этого человека я мечтал стать похожим?! Нет, Лубенцов не стал мне нравиться меньше. Мне только не нравилось его новое звание. Я смирился с тем, что мне придётся служить очень хорошо. И, возможно, тогда мне тоже присвоят со временем воинское звание «майор» (втайне я надеялся на это). Но даже в восьмом классе я прекрасно понимал, что до подполковника дослужиться совершенно не реально. Думается, что и настоящий Лубенцов дослужился только до майора (мой дядя Валя Сычугов на войне стал майором, дядя Федя Коледа – капитаном, но никто из них не стал подполковником!), а подполковником Лубенцов стал только по замыслу автора. Ну, и фантазёр этот Казакевич! И зачем он придумывает такие вещи?! О которых даже мечтать было глупо.
Кажется, это называлось художественным вымыслом?! Но, как бы то ни было, а настроение эта книга испортила мне на долгие годы. Лучше бы я её не читал. Ведь не случайно говорят, что во многих знаниях часто скрываются многие печали. В те дни я был в печали. И единственное, что не давало мне тогда впасть в глубокую депрессию, так это театральная студия, в которую я записался со своим одноклассником Лёшкой Пересыпкиным еще в начале восьмого класса. У меня всё ещё были проблемы с дикцией. И театральная студия могла помочь мне справиться с этими проблемами.
В театральной студии было весело. Мы играли какие-то сценки. Разучивали роли. Участвовали в новогодних представлениях для детей (в новогодних представлениях мне доставалась роль Кота, Лёшка обычно был Волком). Выезжали с небольшими концертами в какие-то профилактории. И даже ставили спектакли!
В спектакле «А зори здесь тихие» я играл эпизодическую роль майора (жаль, что не Лубенцова), Лёшка - старшины Васкова. Мне почему-то запомнился не сам спектакль, а то, как после спектакля мы вышли с Лёшкой из клуба в майдановский парк. И играли там в настольный теннис, одетые в военную форму, времён Великой отечественной войны. А местные мальчишки смотрели на нас и завидовали.
В театральной студии «Юность», в которой мы занимались, была одна маленькая, но поначалу трудно разрешимая даже для Натальи Ивановны Левиной (нашего режиссёра) проблема. В самом начале нашей театральной деятельности студии катастрофически не хватало артистов. Мужского пола, разумеется. Девчонок был явный переизбыток. Поэтому и репертуар наш был не слишком богат. Это в Японии женские роли играют мужчины. Это в России через несколько лет появятся мужчины, похожие на женщин. А тогда всё было гораздо проще и понятнее. Мужчины были мужчинами, женщины – женщинами. И каждый играл те роли, которые были созданы для него природой.
Поэтому вторым спектаклем, за который мы взялись, была постановка «Сирены». Героико-патриотический сюжет о девушках-скрипачках, оставшихся в оккупированной Одессе. И отказавшихся играть для раненых немецких солдат и офицеров. Немецкий бургомистр (и снова майор!) и хирург в прошлом за этот отказ сделал им операции, в результате которых они лишились слуха. Разумеется, мне досталась роль этого немецкого майора.
Но спектакль запомнился совсем другим. В самом его начале, ещё до войны встретились две девушки. Одна спросила у другой.
- Слушай, Марин, у тебя, что ни день, то праздник. Ты что, их выдумываешь?
- Почему выдумываю? Открываешь календарь (открывает). Смотришь. Сегодня день рождения, допустим, Ибн Сины (Авиценны). Нормальный был мужик. Почему бы, не отметить его день рождения?! И так каждый день.
Помнится, тогда эта мысль мне очень понравилась. И я решил, что если в моей жизни будет не слишком много праздников, их придется просто выдумывать. Потому что без праздников жить может быть довольно грустно. А грустить мне не нравилось.
Да, забыл вам сказать, что в начале восьмого класса я вступил в комсомол. Но ещё целый год проходил с комсомольским значком и пионерским галстуком. И с четырьмя маленькими красными звёздочками на рукаве школьной формы. Видимо эпопея с защитой от меня школьных цветов и различных растений, начатая в первом классе, всё ещё продолжалась. И чтобы спасти их от моей заботы, меня выбрали председателем пионерской дружины школы. Наивно полагая, что на моих сверстниках моё влияние будет менее заметно. И менее разрушительно. Кажется, на этой высокой должности за целый год я не сделал ничего особенно хорошего. Но и плохого, надеюсь, тоже.
Однажды я получил задание от старшей пионервожатой Антонины организовать в младших классах проведение старшеклассниками утренних политинформаций. Но закружился со своими делами, и не сделал то, что должен был сделать. В назначенный день политинформации не состоялись. Нужно было подойти к пионервожатой и объяснить причину, почему так получилось. Но я чего-то испугался. И два или три дня героически прятался от неё по всей школе. Это было стыдно, но признаваться в том, что политинформации не состоялись по причине моего разгильдяйства было ещё стыднее.
Прошло ещё два дня, пока я понял, что не смогу прятаться всю свою жизнь. И я пошёл сдаваться. К моему удивлению, земля не ушла из-под моих ног. И небо не разверзлось над моей головой. Едва ли Антонина забыла о моем обещании, но она меня не ругала. Политинформации мы стали проводить уже со следующей недели. Но главное, с тех пор я стал стараться не давать обещаний, выполнить которые не смогу. И это стало для меня хорошим уроком.
Так незаметно закончился восьмой класс. Андрей со всей своей свитой (точнее, со своими друзьями) подался в какой-то техникум учиться на машиниста электропоезда. К счастью никто из них туда не поступил. И тогда следом за Андреем они подались в цирковое училище. Вся школа, затаив дыхание, следила за этой эпопеей. И учителя облегчённо вздохнули только тогда, когда стало ясно, что и в цирковое училище наших ребят не взяли. Все они учились очень хорошо. И кто-то из них обязательно бы поступил, если не в цирковое училище, то, по крайней мере, хотя бы техникум. Но, видимо, само провидение уберегло их этого.
Я никуда больше не поступал. К всеобщему удивлению мне удалось немного подтянуть свою учёбу. И в свидетельстве о восьмилетнем образовании у меня были четвёрки только по английскому языку и изобразительному искусству. По английскому мне предложили позаниматься летом дополнительно и пересдать экзамен на более высокую оценку. Это было довольно заманчиво (заниматься по индивидуальной программе), но не честно. Ведь остальные ребята получили свои оценки по итогам учёбы за год. Почему я должен был получать оценки иначе?!
Я отказался. Но зато летом родители устроили меня к себе на комбинат. И я почти два месяца проработал в перемоточном цехе транспортировщиком. Перевозил бобины с нитками с одного места на другое. Это было интересно. Но самое главное, за это платили. И уже тогда отец сказал мне одну очень простую вещь: что зарплата – это эквивалент моей полезности обществу. Если общество платит мне сто рублей в месяц, а не тысячу, значит настолько я ему полезен.
Уже тогда я понимал, что отец просто шутит. Но, как всем известно, в каждой шутке есть доля шутки. Слишком многие в нашей стране получали тогда и получают сейчас зарплату несоизмеримую с их вкладом в экономическую составляющую и безопасность нашей страны. Несоизмеримую с их трудом или службой. Нам говорят, что мир несовершенен. Возможно, это так. И очень часто, как былинный богатырь мы стоим на перепутье и не знаем, куда нам идти. Есть три пути. Первый, изменить мир, в котором мы живём. Но мир не любит резких движений. И нужно быть уверенным в правильности своего выбора и в тех изменениях, к которым мы идём. Не забывая ни на минуту, что очень часто благими намерениями выстлана дорога в ад. Второй путь, принять мир таковым, каков он есть. Понять, что в этом мире есть место для тебя и твоего счастья. И третий путь, остаться на месте. Ничего не меняя и не принимая. Это путь в никуда. Путь к саморазрушению и самоуничтожению.
В будущей взрослой жизни у меня будут времена, когда я буду получать не слишком большую зарплату (как и многие из нас). Я буду принимать это, понимая, что делаю нужное дело, которое за меня не сделает никто другой. Будут времена, когда я буду кардинально менять свою жизнь и мир, который меня окружает. Но я никогда не буду стоять на месте. И этому меня научил в те дни мой отец. За что я до сих пор ему очень благодарен. А моя бабушка научила меня очень простой молитве: «Дай мне сил изменить, то, что могу. Смирения принять то, что изменить не могу. И мудрости отличить одно от другого». Возможно, это были самые важные уроки в моей жизни.
