…дцать лет назад было такое же жаркое лето. Асфальт изнывал от нестерпимого зноя и молил хоть о капле дождя. На голубом небе ни облачка. Настоящий ад. Казанский вокзал Москвы. У пассажирского состава «Москва – Ташкент» стоит кучка молодых офицеров в окружении родителей, жён, невест. Стою среди них и я. Меня никто не провожает, вернее, проводили уже раньше. Позади у нас, молодых лейтенантов, выпуск из училища на Красной площади, счастливо проведённый отпуск. Впереди сначала Ташкент, потом Афганистан (это потом его стали называть короче – Афган). Настроение бодрое, боевое.
Состав цыкает спускаемыми тормозами, торопит проводница, последние поцелуи, объятья, кое-где слёзы, и вот мы уже в пути. Трём из нас, десяти, никогда не будет суждено вернуться обратно, двое вернутся инвалидами. А на перроне среди провожающих останется молодая жена лейтенанта Володи Порохни, которая через два месяца станет вдовой, и, которая через полгода родит дочку, так и не увидевшую своего папу. Ну а тогда молодые “поручики”, гордые своей военной судьбой и золотыми погонами, в тесной компании пили водку, смеялись, неумело волочились за молодыми проводницами. Неожиданная свобода после четырёх лет “курсантской” жизни пьянила больше, чем водка. Молодые семейные офицеры, в том числе и я, не привыкли к своему новому положению, и поэтому наша мужская компания не была омрачена ничем.
Так и не заметили, как приехали в знойный Ташкент. Не мешкая, заарканили микроавтобус, меньше нельзя было; приехали в штаб Туркестанского военного округа. Долго не ждали, представились в управлении кадров, облегчили им задачу тем, что загранпаспорта привезли с собой ещё из Москвы. Всем предложили для начала службу в Чирчикской бригаде спецназа. Но мы все горели Афганистаном, и никто на голубую форму не польстился. Тогда нам представили десять дней в ожидании “борта” на Кабул и поместили в маленькую гостиницу КЭЧ ТуркВО, что напротив гостиницы и ресторана “Россия”, где и состоялся наш первый офицерский банкет.
Денег у господ офицеров куры не клюют, поэтому гуляли на широкую ногу. Было море шампанского, водки, закуски. Чудили по-дикому: скупили все розы у мальчика, торговавшего между столов, и подарили их официантке, обслуживающей наш столик, наперебой заказывали оркестру “цыганочку”, посылали шампанское на соседние столики. Но когда к нам подошла женщина‑ узбечка средних лет и предложила девочек по сходной цене, мы отказались (наверное, не привыкли к такому сервису). Зато всем десятерым хотелось переспать с длинноногой официанткой нашего стола. Как она ушла домой незамеченной – мы так и не поняли. Последующие три дня были другие рестораны, другие, ещё более глупые выходки, чуть было не доходившие до драк с местным населением.
Падали наши финансовые возможности, мы стали собираться уже в гостинице, мечтая быстрее убыть к месту службы; изнывали от безделья.
“Восток – дело тонкое…” Эта фраза была нашим первым тостом на всех застольях. И вот на десятый день нас вызвали, вручили посадочные талоны и приказали вылететь завтра в Кабул. Радостные, поотсылали телеграммы родным, попрощались, последний кутёж и, наконец, вылет. Таможня пропустила нас беспрепятственно, смотрели на нас жалостливо, но нам было плевать. Через два часа посадка в Кабуле. Впечатление удручающее: аэропорт находится как-будто в кратере огромного вулкана, по стенкам которого располагается город. Самолёт нырнул в глубину и перед самой посадочной полосой выравнился.
Встретили скупо, определили койки в палаточном городке рядом с аэродромом, сказали ждать распределения. В этом палаточном лагере - пересыльном пункте понасмотрелись всякого,- и бред пьяных офицеров о перенесённых ужасах войны, и цинковые гробы, загружаемые в АН-2 – “Чёрные тюльпаны”, и скользкие предложения штабных офицеров и писарьков за одну – две бутылки водки устроить служить в хорошее место. Но для нас названия всех городов были одинаковыми, и поэтому нам всё равно, где было служить: в Баграме или Гардезе, в Баглане или Файзабаде, в Герате или Шинданде, в Кабуле или Кандагаре. Правда, само слово Кандагар мне очень понравилось, хотя это обстоятельство не повлияло на то, что я именно туда и попал. И вот нас распределили: два коммуниста, удивительнейшим образом затесавшиеся в нашу беспартийную команду, остались служить в батальоне охраны штаба 40-й армии; четверых раскидали по кабульским полкам, и остальные четверо, в том числе и я, на следующее же утро вылетели в Кандагар, в 70-ю отдельную мотострелковую бригаду.
Всё та же жара, а, может быть, и больше, так как Кандагар южнее Кабула и там дислоцируется самый южный гарнизон советских войск в Афганистане, всего 70 километров до пакистанской границы. От аэродрома до бригады едем на БТРе, мокрые от пота, а пот моментально превращается в белые солевые пятна на наших “цивильных” форменных рубашках.
Полуторжественная беседа у комбрига, сухой разговор в палатке комбата, и вот я уже перед очами ротного. Молодой мужик, голый по пояс, в тапочках, с вечными смешливыми ямочками на щеках.
- Федяшин, Александр Иванович,- представился он,- взводные зовут просто – командир. Ты не удивляйся, что я в таком виде – жарко. Расскажи о себе.
Я рассказал ему свою немудреную биографию. Он продолжил:
- Вечером соберутся все. Сразу и познакомимся и обсудим завтрашнюю операцию. Водку привёз?
- Нет.
- Ладно, что-нибудь придумаем.
Вечером собрались в палатке, гордо именуемой канцелярией роты. На столе стояло три бутылки водки и немудреная закуска, наскоро приготовленная каптёрщиком. За столом сидело шестеро.
- Знакомься,- сказал ротный,- мой замполит Саня Демаков, тоже только с училища, приехал неделей раньше тебя, Володя Гейченко, командир третьего взвода, Саня Земсков, старшина. А это, господа, наш новый командир первого взвода, лейтенант Тарнакин Александр Борисович. Старшина, по-первой за знакомство.
Молча выпили, закусили. Начались расспросы, как там на большой земле, что с погодой, женат ли.
- Коммунист?- спросил замполит.
- Нет,- ответил я.
- Это дело надо наверстать,- продолжил свою мысль Саня Демаков.
Последовал второй тост - “За вливание в коллектив”. Когда налили по третьей все без команды встали. Я уже знал о третьем молчаливом тосте за тех, кто погиб. Тогда в нашей роте это был один солдат, погибший от шальной пули в горах.
- Завтра,- сказал ротный,- ты познакомишься с командиром второго взвода Рыльщиковым, а сейчас он пьян и спит. А теперь обсудим, куда завтра идём воевать.
В этот однодневный рейд я поехал на комбатовском БТРе. Мне следовало осмотреться, да и не рискнули командиры подставлять мою голову под пули на второй день.
КП батальона установили в 300 метрах от кишлака, который пошли “чесать” наши ребята. Я стоял вместе с комбатом на БТРе и в бинокль рассматривал афганскую деревушку, где по данным разведки расположилась небольшая банда душманов. Сначала по выстрелам, потом по радиостанции узнали о начале боя. Застав душманов врасплох, особого сопротивления наши роты не встретили. Свист пуль донёсся и до нас, ибо убегающие в панике моджахеды вышли на КП, но тремя очередями из АГС-17 мы загнали их обратно. Пленных, как обычно, не брали, но с трофеями ротный и взводные неслись на БТРах к КП батальона, как ковбои на разгоряченных мустангах.
И впереди, развевая на ветру зелёное исламское знамя, нёсся Саня Рыльщиков, с которым накануне я так и не познакомился.
По прибытию в бригаду обычный отчёт о результатах: сколько убитых душманов, сколько захвачено оружия, документов. Мы же обошлись без потерь. Мне такая война показалась лёгкой и безмятежной. «Так воевать можно”,- подумал я.
Приступил к приёму должности. При осмотре своих БТРов я ужаснулся от того, что они были внутри чёрные от копоти. «Да они, товарищ лейтенант, все были и на подрывах, и под гранатомётом,- отвечали водители,- зато надёжные и проверенные».Солдаты мои степенные и уверенные в себе, в чём-то даже выше меня.
Из офицеров мне, как ни странно, больше понравился Шура Рыльщиков. Старший лейтенант, лет на пять старше меня, он явился в моём воображении этаким гусаром времён Дениса Давыдова. Если не воевал, значит, был пьян, а в рейдах рвался вперёд раньше всех. К тому же, на первый взгляд, был любимцем у женщин, хоть и насчитывалось таковых не более двадцати на всю бригаду. Был прекрасный рассказчик и балагур. Его-то и выбрал я в первое время в сотоварищи. Не сразу сложились у меня отношения с замполитом. Он как-то сторонился компании взводных, старался быть ближе к ротному. А ротный напротив, любил нас взводных, любил потрепаться за мирную жизнь, порассказывать нам солдатские байки. 28-летний, он нам казался уже стариком.
Командир третьего взвода как-то и не запомнился; он был жадным до чеков, непьющим, вообщем, “правильным”. Таких в мужских компаниях не любят.
А дней через десять мне вместе с ротой предстояло уйти в рейд, где я был по-настоящему окрещён в бою. Многое меня поразило при подготовке в рейд. Дембеля брали тяжёлые пулемёты ПК, магазинов набирали по 10-12 штук. В вещь-мешки закидывали горстями патроны, гранаты, сигнальные патроны; у каждого за плечами одноразовые гранатомёты РПГ-18. А вот касок с собой не брали. «Как канадские хоккеисты-профессионалы”, - подумал я. По два индивидуальных перевязочных пакета на брата, по одной аптечке на каждого. Из одежды кто что мог достать удобного, сетчатые маскхалаты, кроссовки и т.д. И солдаты, и офицеры – все одинаково. Ну и я также. Рейд предстоял многодневный и трудный. Наша рота оказывала помощь частям афганского корпуса в сопровождении колонны с хлебом в центр горной провинции Таринкот. Из русских подразделений с нами шёл соседний третий батальон и рота десантно-штурмового батальона нашей же бригады.
В путь тронулись ранним утром после тяжёлого похмелья, как это всегда бывает. Я с любопытством смотрел в триплекс, голова трещала и, хотя воздух внутри БТРа ещё не прогрелся, меня тянуло вылезти из-под люка наверх. Увидев, что все офицеры так и сделали, я последовал их примеру. Наползала дневная жара, но и хмель потихоньку проходил. Я осмотрелся вокруг. Хоть я родился в Узбекистане, но здешняя природа совсем не походила на ту. Невозможно описать голубизну афганского неба, без малейшего намёка на облачко. Сухая потрескавшаяся земля без единого кустика, травиночки, не видящая по 7-8 месяцев ни капли дождя, глиняные, сумрачные хижины афганцев, величественные мечети и минареты, пугливые афганские женщины в обязательной парандже. Эти и другие впечатления на всю жизнь отложились в моей памяти. Мне не с чем сравнивать опасные горные дороги, где с одной стороны отвесные скалы, а с другой умопомрачительные пропасти.
Оттого, что дорога была тихой, мне казалось, что всё не страшно здесь. И даже когда впереди по колонне на мине подорвалась машина, это виделось чем-то далеким. Подъехали к подорвавшейся машине, со спокойной деловитостью перегрузили мешки с мукой на другие машины и дальше…
Нравились мне и ночные привалы. Земля за день нагревается так, что можно до утра спать на голой земле, не опасаясь подхватить насморк, правда, если не боишься скорпионов и фаланг. Организовав охранение, офицеры собирались у БТРа командира роты, до поздней ночи резались в карты, травили анекдоты, вспоминали дом. А утром снова вытягивали машины в колонну и в путь.
В Таринкот прибыли благополучно. Пока афганцы разгружали хлеб, мы подружились с нашими вертолётчиками. Они нам с большой земли привозили водку, правда, за наши “кровные афгани”, которые не всегда понятным для меня путём попадали в наши руки.
-Хочешь слетать с нами на боевые?- спросил меня новый знакомец-вертолётчик.
- Хочу, - ответил я.
Меня обрядили в бронежилет, усадили у открытой двери вертолёта Ми-8, зацепили тросом за крюк (чтобы не выпал). Дверное пространство перекрыли турелью, на которую я установил свой автомат.
- Готово,- крикнул.
Полетели. Это был мой первый полёт на вертолёте. И без того незабываемое впечатление усилилось тем, что земля уходила из-под ног не через стекло иллюминатора, а вот так напрямую - высунул голову и она над землёй, отдельно от “вертушки”.
- Стрелять можно?- кричу сквозь грохот работающих винтов.
- Давай!- орёт штурман.
И я пошёл “мочить” из АКСа чёрт знает куда. Стрелять прицельно просто невозможно. И вдруг “вертушка” как-будто перестала работать винтами и ринулась вниз. Страшное чувство падения в бездну. А тут над самым ухом, перед самыми глазами в огне и дыму начался отстрел неуправляемых реактивных снарядов (НУРСов). Это был настоящий ад! Оборачиваюсь – штурман смеётся. Ну, гад,- думаю,- хоть бы предупредил!
Этим же вечером ротный собрал всех офицеров в палатку (рота располагалась рядом с аэродромом). Солдаты роты стали втягиваться в наркоманию. И немудрено… Афганские мальчишки, вечно снующие между солдатами, продавали всякую дребедень от жвачек до дублёнок. Ну и среди этих товаров был “чарс”- анаша, недорогой и доступный солдатскому карману. И пошёл по солдатским палаткам сладкий дурманящий дымок.
- Что будем делать, мужики?- спросил ротный. Кто-то в шутку предложил:
- Чтобы бороться с этим злом, надо самим попробовать.
Откуда появилась лепёшечка “чарса”- неизвестно, а только забили косяк, подожгли и пустили по кругу. В первый и последний раз курил я анашу и вынес для себя противное ощущение во рту и никакого балдежа в голове. Возможно, благодаря этому меня к этому зелью больше никогда не тянуло.
Настало время возвращаться домой, в бригаду. Там, в бригаде письма от жены, однокашники, попавшие в другие батальоны, поэтому очень сильно тянуло. Возвращение было тяжёлым и запоминающимся. Душманы, обозлённые тем, что мы беспрепятственно доставили хлеб в революционный город, на обратном пути ждали нас, чуть ли не на каждом километре. Частые подрывы машин, нападения на отставшие грузовики и БТРы. Наша рота шла в передовом отряде. По радиостанции услышал, что в колонне подорвался на мине ГТМ (гусеничный транспортёр медицинский), приданный нашей роте. По приказу ротного я подъехал со своим взводом к раскорёженной машине. Бойцы из экипажа ротного БТРа вытаскивали из люка ГТМ механика-водителя или, вернее, всё, что от него осталось. Вместо ног обрубки по колено, кровь хлестала отовсюду – из обрубков, из ушей, глаз, носа. Санинструктор-сержант ввёл ему антидот. Через 3 минуты бедняга умер.
- Санёк, слушай сюда,- устало сказал ротный,- сдаётся мне, что они, скоты, идут прямо перед нами, километрах в двух-трёх и ставят мины. Ну-ка сойди с дороги и вдоль неё по целине проскочи вперёд эдак километров на пять, посмотри, что и как.
Я, не мешкая, вскочил на свой БТР и повёл взвод вперёд. Действительно, через 20-25 минут хорошего хода я увидел двух “духов”, копающихся в песке на дороге. Дико заорав в ларингофоны: “Размах (позывной командира роты)! Я нашёл их!”, ринулся к ним. «Духи”, завидев БТРы, метнулись к водохранилищу, в воду и поплыли на другой берег. Боевые машины остановились у берега, солдаты поспрыгивали и стали вести прицельный огонь по уплывающим, кто стоя, кто с колена. Один с головой ушёл в воду, уже не всплывая, другой, подняв руки, медленно и испуганно выходил навстречу нам. На вид ему было лет 25-28; коротко стриженая голова, небольшая курчавая бородка. Под мышкой, соскочившая с головы чалма. Одет бедно, одежда в дырах и грязи, Затравленный взгляд ждал моего решения. В это время двое солдат тащили ящик с минами, указывая на стоящую вдали “Тайоту”. Сомневаться не приходилось – это минёры. Подъехал ротный. Оглядевшись, понял всё без слов, передёрнул затвор и в упор выпустил весь магазин в афганца. Тот успел только рухнуть на колени, вознеся руки к небу.
Последовала команда “по машинам” и через 3 минуты мы уже шли в колонне. Я ехал на броне и думал: «Правильно ли всё было? Ведь он пленник, он рассчитывал на суд или ещё там на что-нибудь, он был уже безоружный. Вдобавок ко всему бедняк». Но потом вспомнил русского парнишку, который из-за этой гниды стал куском мяса, Нет, ротный поступил верно, ни тогда, ни после я не испытывал угрызений совести в подобных ситуациях. Днем позже погиб зампотех нашего батальона, прилетевшего на вертолёте из бригады для ремонта подорвавшегося БТРа. Его просто расстреляли из придорожных валунов.
Подавленные, мы возвращались в бригаду. О если бы это были бы самые большие потери, выпавшие на нашу долю.… Два месяца мы провели в этом изнурительном рейде, но по возвращению я выглядел загоревшим и возмужавшим, Я имел полное право обсуждать боевые ситуации. По приезде я узнал горькую весть: погиб наш первый однокашник – лейтенант Володя Порохня.
Пока мы ездили по горам, его батальон ходил на прочёску в Кандагар. Володя со своей боевой группой шёл от дома к дому, прочёсывая один из городских районов. Душманский снайпер сразил его наповал, попав из “БУРа” прямо в затылок и размозжив весь череп. Вообщем, не мучился ни секунды, это было на тот момент самая близкая смерть для меня, и я очень сильно переживал её. Написал письмо в училище, сообщил о скорбном известии, просил помянуть и обещал отмстить. Зачем написал? Я просто вспомнил, как рвался в Афганистан, будучи в училище и хотел дать понять тем, кто готовится к выпуску, что служба здесь не просто не сахар. Служба в Афгане – это постоянная готовность к смерти друзей, близких, к своей смерти, наконец.
А в первый вечер после возвращения из рейда мы сели за стол и поставили две кружки с водкой, накрытые корочками хлеба.… За зампотеха и Володю. А в солдатской палатке появилась вторая кровать, накрытая по диагонали красной материей.
За этот рейд ротному и замполиту послали на “Красную Звезду” за успешное выполнение задания.
И началась будничная жизнь: наряды, работа в парке и т.д. Ну а я потихонечку изучал, что такое Афган. Афганистан – это забытая богом страна. Народ тёмный и забитый, не умеющий ни читать, ни писать. Живут убого в глинобитных хижинах; им не знакомы ни электричество, ни телевидение, ни газеты, ни книги, Всю свою жизнь они несут на себе желтуху, не считая её за болезнь. Дети, бегающие под ногами, сопливые, в коросте, с признаками или рахита или дистрофии. Причём, родители на это не обращают внимания: помрёт дитя – значит, аллах к себе прибрал, выживет – хвала аллаху. Женщины в Афганистане – предмет особого разговора. На пальцах можно перечесть, сколько раз я видел открытые женские лица. Чадра, паранджа – непременный атрибут женской одежды. В разговоре с афганцем не вздумай спросить, как здоровье его жены. А если тебя это интересует, можешь спросить: «Как здоровье матери Ваших детей?” Вроде бы разница небольшая, а существенная. Можешь иметь одну жену, можешь две, а можешь и три. Лишь бы деньги позволили. А развестись с женой и того проще – надо принародно сказать трижды жене “уходи”. Афганцы – народ гостеприимный и хлебосольный. Всегда усадят на самое почётное место и накормят (может, и не всегда вкусно). Все блюда приносят юноши, ибо женская половина дома всегда закрыта. Правда, мне не раз приходилось видеть любопытные женские личики в окнах; ну так хочется хоть одним глазком посмотреть на этих “шурави” (русских). Спиртное запрещено аллахом, но члены НДПА (народно-демократической партии Афганистана) научились вместе с нами обходить этот закон.
В Афганистане две основных языковых группы – пушту и дари (фарси); последняя очень близка к нашему таджикскому языку, а поскольку всё идёт от тюркского, наши узбеки, туркмены, казахи, киргизы тоже весьма неплохо объясняются с местным населением. Множество племён населяют эту страну. Мне больше всего понравилось гордое кочевое племя – белуджи. Красивые, мускулистые с шёлковистыми волосами, бороды в косичках, мужчины, и, столь же независимые с открытыми лицами, женщины. С седлом лошади и с винтовкой мальчики и девочки этого племени знакомятся в пятилетнем возрасте и до самой смерти не теряют мастерства. Мне приходилось видеть, как глубокий старец – белуджи на расстоянии 50 метров выстрелом из “БУРа” отбил заводную головку у “Ориента”, любезно предоставленного Шурой Рыльщиковым. Моё уважение к белуджи усиливалось тем, что они сохраняли нейтралитет в этой войне, не позволяя втянуть себя в эту авантюру – ни душманам, ни советской стороне. На первых порах мы, русские, старались надавить на них. Но представьте, как с первого выстрела они разбивали триплексы БТРов, когда те не подъехали и на 700 метров к горам, где расположился стан белуджи. Нет, уж лучше мир,- подумали наши начальники. И, слава богу.
